Балет и рок

Автор: XAMTAPO
Фэндом: «Лето»
Персонажи: Андрей Свин Панов, Валерий Матвеевич Панов(Шульман), Лия Панова, Галина Панова
Рудольф Нуреев, Виктор Цой, Майк Науменко
Персонажи, несуществовавшие в действительности: родня Валерия Шульмана.

Часть первая.


«Помните, жизнь — всего лишь игра, и никто не выйдет из нее живым.»
Дэвид Ли Рот

Драмсист ушел на ворк*, а без драмсиста репетировать полный безмазняк.
Андрей Свин Панов снял с плеча гитару.
Басист Виктор Цой последовал его примеру.
Третий мэн, привлеченный в качестве зрителя и критика, Майк Науменко был полностью согласен с этим утверждением.

— Похаваем? —предложил Свин.

— Мы пока покурим, ладно?

— Лады, я вас позову.

Гости ушли на балкон, а Свин заглянул в холодильник.Там было практически пусто.
Всё, что мать оставила ему, уезжая на сборы с фигуристами, было давно уже съедено с какими-то знакомыми. Знакомых у Свина было много и всех их объединяло то, что работали они на всяких черных работах, чтобы их не обвинили в тунеядстве и не выслали на 101 километр. И все они были музыкантами разных рок-групп.

Сам Свин был очень богатым человеком.
Не в том плане, что мог прайсовать тусовку. Денег у него было не больше, чем у других. Последние дни перед получкой у него всегда был голяк.

Зато у него в комнате была полноценная репетиционная база, на которую ушли алименты его отца за год.

Если учесть, что отец танцевал главные партии в Оперном театре Берлина, в Венской государственной опере, в Балете Сан-Франциско и ещё в куче престижных театров, то сумма получилась очень приличная.

Вторым богатством Свина был стеллаж, заполненный пластинками. На нем висела надпись крупными буквами на картонке:

«Не шарь по полкам жадным взглядом,

рекорды не даются на дом.

Лишь безнадежный идиот

рекорд знакомым отдает!»

Объяснялись здесь на сленге хиппи. Сленг был языком для своих, даже для тех, кто не входил в Систему.

Майк Науменко был тут в первый раз. Его друг Виктор Цой притащил его сюда познакомиться «с очень интересным человеком».

Интересный человек жил в престижном 1000 квартирном доме, который одновременно выходил на три улицы: проспект Славы, улицу Типанова и проспект Космонавтов. Нижний этаж дома занимали разные магазины.

— Хороший дом, —заметил Майк.— Всё есть! Даже похоронное бюро.

Общее благостное впечатление портил лифт.
В нем на стенах несмываемым черным фломастером была написана длинная надпись:

«Кто за мною повторяет,

тот в уборную ныряет,

а в уборной есть записка:

«Ты свинья, а я артистка!»

Они вышли из лифта на пятом этаже и Цой позвонил в обитую дермантином дверь.
Открывший дверь хозяин выглядел скорее флавовым, чем волосатым.
Ни фенечек на руках, ни длинных волос, ни придерживающего их хайратника.
Словом, обыкновенный мэн в домашнем прикиде.

— Свинья, — представился хозяин квартиры, — или, если тебе так больше нравится, Свин.

Да, человек оказался действительно интересным!
Свина Майк видел в первый раз, но, разумеется, знал кто это такой и его неоднозначную репутацию, точнее вполне однозначную: циника и постоянно бухающего скандалиста.
Как-то какая-то женщина, которой довелось быть свидетельницей очередного свинского эпатажа, спросила у
него:« А ты вообще нормальный?», на что Свин ей задушевно ответил: «Вы знаете, я сам ещё не понял.»

Так что Майк был готов ко всему. Например, если бы Свин с порога показал бы ему свой голый зад, он бы
совершенно не удивился. Но один человек, видимо, не представлял из себя аудиторию, на которую стоило тратить силы, так что Свин встретил его вполне любезно.

—Проходи, — сказал он. — Хорошо, что ты пришёл. Мы слабаем две новых песни, а ты скажешь совсем паршиво или можно слушать.

В дальнейшем Свин вел себя как нормальный человек, критику воспринимал адекватно, в бутылку не лез.
И вообще с ним было легко и Майк решил, что байки про Свина сочиняют недоброжелатели, которых Свин чем-нибудь обидел.
Мало что человек вытворяет на сцене, ему необязательно и в жизни быть таким же придурком.
Верно и другое: если человек на сцене изображает идеалиста и бессребреника, то это не значит, что он и в жизни является таковым. Если путать сценический образ с жизнью когда-нибудь можно круто обломаться!..

Свин заглянул на балкон.
— Хавка готова. Идите итать, а то всё остынет.
— Хорошо. Сейчас докурим и придём.

Они докурили, раздавили окурки в тяжелой пепельнице под хрусталь и появились на кухне.

На круглом столе, задвинутом в угол, стояла бутылка портвейна «Три топора», три граненных стакана, старые тарелки, на каждой из которых полустертыми буквами было написано «Общепит» и три разнокалиберные вилки. Кастрюля с картошкой, салат, тарелка с порезанными солеными огурцами и банка консервов «Килька в томатном соусе», называемая в народе «тысяча и один глаз,» стояли посередине стола.

— Тебе сколько положить картошки? — обратился Свин к Цою.

— Пять штук.

— А тебе, Майк?

— Столько же.

— Остальное берите сами.

Свин наполнил стаканы портвейном.

—Ну …за знакомство!

— Вчера в «Ротонде»* пели вместе с Б. Г. , — сказал Майк, жуя солёный огурец. — Акустика там класс. Так было клёво!

— Ой там опасно, ужас! Такие стремаки*! Как только Б.Г там играть не боится!

Свин терпеть не мог Гребенщикова и называл его Гробовщиковым. Однажды Свин поспорил на слабо, что насрёт у дверей его квартиры. И действительно насрал полную кучу.

—Если закрыть глаза и идти по лестнице, то никогда не доберешься до конца! —стал перечислять Свин легенды «Ротонды».— Если сидеть на балкончике на втором этаже, то можно увидеть тень от шестой
колонны.Из «Ротонды» можно попасть в другой мир или оказаться в четвертом измерении. Ещё там есть подвал. Один янговый мэн туда зашёл, а через пятнадцать минут вышел столетним стариком. Правда, подвал давно замуровали, но мало ли… А в двенадцать ночи там можно встретить самого Сатану.

Майк махнул рукой.

— Это всё гонки для клюх. Но мы так и так собирались закончить в полдесятого. Но где-то через час прибежал мэн с длинным хаером и орёт: «Пипл скипайте, сюда идет полис!»
Мы еле слиняли.

— Не одобряю концерты в «Ротонде», —сказал Свин, — там коммунальные квартиры, люди живут, а у них могут быть бебисы.

—А где нам петь? —возразил Майк.— У «Казани»*? Там полис или берёза* сразу устроит винтилово*.

— В «Эльфийский дворике»?

Кафе «Эльф» было чем-то вроде филиала «Сайгона». В сквере около кафе, который назывался среди своих «Эльфийский дворик», постоянно тусовались те, у кого было денег мало, а времени много. Так что там можно было без проблем найти аудиторию, тем более, что все имеющиеся скамейки были давным давно перенесены в дальний угол за кустами и представляли из себя импровизированную сцену.

— Холодно уже на улице петь.

Свин пожал плечами.

— Тогда остаются квартирники и и «Камчатка».

Котельная «Камчатка», в которой работал Цой, стояла отдельно от других домов и в ней тоже устраивали подпольные концерты.

Майк поморщился.

— Надоело лукать одних и тех же. В «Ротонде» хоть какие-то новые лица.

— В Ленрок клуб надо пробиваться, — убеждённо сказал Цой.— Я давно это говорю. Иначе никак.
Во-первых,будем петь легально, во-вторых народу больше, всё-таки двести мест. А квартирники никуда не денутся.

— Я позавчера говорил с тамошними функционерами, —сообщил Свин с таким видом, будто договориться с председателем рок клуба плёвое дело, — они согласны нас прослушать. Вопрос, конечно, что из этого выйдет…

— Круто! —восхитился Цой. — Как это тебе удалось?

Свин ухмыльнулся.

— Я мальчик из хорошей семьи. Из балетной семьи, — уточнил он, — Умею обаять, когда очень надо.

Свин вновь наполнил стаканы дешёвым портвейном.

— За балет! — объявил он.

—Я на балете только один раз был в глубоком детстве и ничего, кроме буфета, не помню, — сказал Цой. — Там был шоколад «Вдохновение», клюква в сахарной пудре, бутерброды с икрой. Буфет там классный.

— А у меня как-то раз был кайфовый текст на инглише, а мазер меня в Кировский на балет потащила, —тоже поделился воспоминанием Майк. —Я ей потом сказал: «Сколько времени даром потеряно!», а она мне: « Да как тебе не стыдно, я билеты с боем доставала». Ты-то доставала, а меня спросить забыла!

— А я всё пересмотрел весь репертуар и не по одному разу. Я детский садик ненавидел. С детства не люблю места, где слишком много пипла! Всё сделал, чтобы туда не ходить. Пришлось пэрэнтам брать меня с собой на работу. А они оба танцевали в Малом театре, так что я вырос за кулисами.

Одни балеты мне нравились.
Например, «Тщетная предосторожность». Там был живой пони. Я его после спектакля кормил и гладил
«Корсар» ничего. Про пиратов. Было очень в тему, я «Остров сокровищ» в то время запоем читал.
Но некоторые вещи в этом балете не я понимал. Там, например, главный корсар отпустил невольниц на свободу. Как можно было отпустить невольниц, они же деньги стоят? Джон Сильвер бы не одобрил.
Фазер сказал, что Сильвер пират, а балет про благородных корсаров.
По-моему это одно и то же, что корсары, что пираты, что флибустьеры!
А фазер там танцевал персонажа по имени Али. Такие пируэты в воздухе засаживал, просто улёт.
Только я не понял кто этот Али.
Фазер сказал, что это раб.
Я ему говорю: «Ну ничего себе раб, выглядит как восточный принц!»

— И что сказал твой фазер?

— Сказал, что это раб, на нём цепи. Да, цепь имелась, но она была больше похожа на украшение. Бывают же пиплы, у которых на толстой цепи висит огромный пацифик. И эта цепь была в том же роде.
А были балеты, которые меня напрягали. Больше всего напрягала «Жизель».

— А, помню, видел афишу с таким названием, — подтвердил Майк, —когда мимо Кировского проезжал на двадцать втором троллейбусе.

— Она у них годами из репертуара не выходит. Это история про графа Альберта и кантровую герлу Жизель.
Этот граф Алберт был мажорный мэн и жил в своем великолепном замке вместе со своими высокородными родителями, которые собирались его женить на такой же высокородной янговой красавице Батильде. Альберт обеими руками был за.
Но как-то раз он увидел кантровую герлу Жизель. И захотелось ему подфакнуться.
Он подозревал, что Жизель не совсем задвинутая, чтобы крутить любовь с графом, фазеру которого принадлежит её деревня.
Поэтому Альберт решил схитрить.
Оделся он как кантрушник, спрашивает своего оруженосца как тебе прикид, мол, все ли в порядке. Тот ему отвечает: «Прикид соответствует, а затея так себе, на хрена вам сдалась эта Жизель?»
«Я как её увидел — так и отпал! Она такая клёвая!»
«Какая же она клевая, она безмазовая и мазер у неё всегда на флэту.»…
«Я её закисую и на этом всё.»
«Ну да, всё. Знаю я ваши кисы, потом бебис у неё будет, ещё вас им шантажировать начнет. На хрена вам эти напряги перед свадьбой?»
«Не будет бебиса, я осторожно. Она такая красивая, я на ней завернулся.»
«Ну и что что завернулся, всех красивых кантрушниц все равно не перефакаешь!»
Альберт, естественно, разозлился. Не оценили его идею!
« Всё, катись отсюда, я против своих кайфов не пойду, а ты ничего в кайфах не понимаешь, ты кайфолом!».
И рукой красивым жестом показывает куда конкретно этот мэн должен идти.
Тот, разумеется, пошёл, но остался при своем мнении.

Тут Жизель выбежала из своего флэта. Альберт всячески пытался подписать её на фак, мол, я тебя так лайкаю, так лайкаю, что прямо жить без тебя не могу.
Когда он понял, что Жизель идет в сплошной отказ, пообещал ей на ней жениться и принес в этом клятву.
Жизель вся в счастье и позвала подружек посмотреть на своего прекрасного жениха.

Тут пришла целая компания голимых дур. Ну ладно, Жизель влюблённая идиотка, но подруги-то её должны
же что-то соображать. Этот Альберт так же похож на крестьянина, как я на Рейгана.
Вот если бы на «Климате» внезапно появился бы Романов и стал корчить из себя волосатого, вы бы ему
поверили? Он бы такой:«Я системный, ты не смотри на прическу, меня полиса обхайрали».

Цой усмехнулся.

— А раз ты системный, впиши нас к себе на найт!

— На хрена? До пенсии гордиться, что у Романова ночевали? — с презрением сказал Майк. —Пусть лучше даст разрешение на сэйшен в Октябрьском!

Цой насмешливо посмотрел на Майка.

— Много хочешь — мало получишь!

— Наоборот, надо просить много, тогда хоть что-нибудь получишь.Но при этом не наглеть, а то вообще ничего не дадут, — поучительно заметил Свин.

Он опять наполнил стаканы.

— Ну что, выпьем за Романова Г. В.?

Все расхохотались. Пить за первого секретаря Ленинградского обкома КПСС в такого рода компании было полным абсурдом.

— Больше всего мне было жалко Батильду, невесту этого дурного Альберта, —продолжил свой рассказ Свин.
—Не успели они пожениться, как он начал уже ей изменять. Она его спрашивает: «Что это на тебе за
прикид такой кантровый?» А он ей погнал телегу: « Я в бессознательном состоянии напялил на себя вот это всё, а сейчас пришел в себя и ничего не помню.» И ручку ей красиво целует, чтобы она поверила.
Тут Жизель как подскочит и заорет Батильде: «У нас с Альбертом любовь, он мой лавер, а ты разлучница!». Батильда ей отвечает: «Нет, это у нас с Альбертом любовь, а ты дура безмозглая. Когда это графы женились на кантрушницах?»

«А он не граф, он такой же кантрушник, как и я!»

«Иди и сама его спроси кто он такой!»

Жизель подбегает к Альберту, трясет его: « Она всё врет, ты ведь кантрушник, правда? Ты же на мне только что обещал жениться!».
А он от неё отворачивается и ясно, что он просто динамо.
Так что Батильде пришлось терпеть не только выходку Альберта, но ещё и истерику Жизели.
Та вдруг врубилась, что мужчины иногда обманывают глупеньких девушек и не в силах вынести этот прискорбный факт, крезанулась и умерла.

Я фазеру всё это сказал, а он мне ответил, что я ничего не понял.
Ещё бы! Он же танцевал этого Альберта и он всё про Альберта знал! Оказывается, Альберт внезапно прозрел и понял, что Жизель и есть его настоящая любовь.
Я ему говорю: «Да счас! Он просто так и не подписал её на фак! Вот и все его чувства!»
Фазер жутко обиделся и сказал, что он премьер, а я бы танцевал в кордебалете, если бы вообще закончил Вагановское, потому что данных у меня никаких.

Я ему на это ответил, что заканчивать Вагановское не больно и хотелось.
Это Вагановское три в одном: оно не скул, а интернат: в одной комнате надо жить неизвестно с кем.

— Не вижу проблемы, — пожал плечами Майк, — там небось чилдрены только из очень цивильных семей.

— Ну да! Там всякие бывают. Судя по рассказам фазера, знаменитый невозращенец Нуреев был типичный урловый мэн.

— Не может быть! —не поверил Майк.— Твой фазер телегу гонит!

— Нет, он с Нуреевым учился вместе. Этот Нуреев жил в комнате с какими-то киндерами младше его и, когда слушал Баха (а Бах был его любимый композитор), у него была такая шиза: он не давал никому зайти в комнату и как только кто-то к нему заглядывал, он сразу же кидался в него шузами*.

— Да ты что!..

— Он и отфейсовать* мог! Запросто! Просто зафачил всех!

— И с ним ничего было не сделать?

— Я думаю, блатной он был, иначе так себя не вел.

— Да… голимый урод.

Не то чтобы небо упало на землю, но Майку почему-то стало неприятно. Про Нуреева он толком ничего не знал и им не интересовался…но все-таки невозвращенец, почти диссидент, а тут такой беспредел…

— Говорят, на фейс он был даже очень ничего. Наверно, поэтому и блатной.

— Наверно, стрёмно с ним было в одной комнате жить!

— А то! И хрен его знает, сколько ещё таких «нуреевых» есть в Вагановском.
А ещё там всё время надо учится танцевать. Это главное. Хрен с ним, я бы танцы может и пережил, но у
них зачем-то ещё надо было сдавать физику, математику и всю прочую шнягу.
Можно подумать, что ты будешь прыгать лучше, если будешь хорошо знать географию!

А потом, после окончания этого Вагановского, наступает цирк!
Пиплы попадают в кордебалет и в основном занимаются тем, что неподвижно стоят на сцене или неподвижно сидят на полу в красивых позах.

— Совсем неподвижно? —переспросил Майк. —А если оса в жопу укусит?

—Твои проблемы.

Майка явно заинтересовала необычная балетная жизнь.

—А если нос чешется или что другое…интимное?

—Терпи.

—А если писать захочется?

—А ты не пей ничего и не ешь перед спектаклем.

—А лучше всего никогда ничего не ешь, — мрачно сказал Майк.

—А ещё спать днем надо, а то вечером танцевать не сможешь.

—Ещё бы, совсем не жравши! — возмутился Майк.

—Кто спит — тот обедает, — сказал Цой. — Я где-то это читал. А кордебалет тоже днём спит?

—Тоже. Они же время от времени все вместе что-нибудь танцуют. И надо танцевать синхронно, а иначе облом, лукать невозможно. Так что у них тоже жизнь не сахар. И так до 38 лет.
А дальше театральная пенсия и ты в свободном полёте. Кроме, конечно, выдающихся премьеров.
А остальным куда идти? Где нужно умение неподвижно стоять? Разве что у сторожей, подкарауливать преступников…

— Я тебя сейчас разочарую, — произнес Майк. —Там ходить по участку надо. Это я тебе как сторож говорю.

— Умение неподвижно стоять нужно снайперам, — сказал Цой.— Это точно. Но в 39 лет стать милитаристом? Кому нужны такие навороты?

Сам Цой откосил от армии. Он боялся, что его отправят в Афган. Он сымитировал приступ маниакально-депрессивного психоза, то есть попилил себе хэнды* и месяц отлежал в психбольнице на Пряжке.

— Давать номерки в поликлинике точно возьмут, — предложил Майк. —Там надо неподвижно сидеть в регистратуре и не реагировать на крики: «Я только спросить!» и «Вас здесь не стояло!»

— Вот такое безмазовое занятие этот балет! —подвёл итог Свин. — Так что я фазеру говорю: «Нет, на это я не подписываюсь».
Слава богу, он потом уехал в Израиль и всё разговоры о Вагановском прекратились.

— Чем ему здесь было плохо, — сказал Цой, —ты же сам говорил, что он заслуженный артист, Госпремию получил и в трёх балетных фильмах снялся.

— Он по миру хотел ездить и в Парижской опере выступать, —объяснил Свин. —А он был невыездной. Балетные почему-то все повернутые именно на Парижской опере и тот, кто там танцует, считается у них очень продвинутым.

Цой пожал плечами.

— Я бы не стал за это слишком уж наезжать. Ты сам разве бы не хотел поехать на концерт Пистолс или Флойдов? Представляешь, у тебя была бы маза вписаться, а тебя бы не выпустили? Так что твоего фазера вполне можно понять.

— А ещё у него амбиции как у слона, он же премьер! А я из-за него стал врагом народа.

— Гонишь! — поразился Майк.

— Не-а! До Израиля фазер не доехал, осел в Западном Берлине, так что было не очень понятно, то ли я
немец-фашист и предатель Родины, то ли еврей-сионист и тоже предатель Родины. А в классе меня били независимо от того, кем меня считали. Я был толстым и гопникам из нашего класса это не нравилось. Так что я не учился, а в основном прятался по подвалам, где меня эта урла не могла найти. Но до восьмого меня за уши дотянули, я еле-еле на все троечки закончил.

А фазер устроился в Берлине неплохо и более чем. Вот, кожаную куртку мне прислал. Через знакомых.
В Ленинград приезжал Оперный театр Берлина. Мне позвонил домой какой-то мэн, на плохом русском сказал, что будет ждать меня в вестибюле «Европейской», где их поселили. Оделся я в шмотки, которые фазер мне присылал, смотрю в зеркало на свой фейс и клоуз: мажор мажором!

— Этот бундес нашел где встречаться! — удивился Цой. — В «Европейской» самый злой швейцар во всём Питере. Нет, вру, в «Астории» хуже!

— Ну, а мне-то что: у меня всюду были лейблы. Я продавил ток и он меня впустил.

Свин достал куртку из шкафа и перебросил её Цою.

—Примерь-ка.

Цой одел куртку. Она сидела на нём как влитая.

— Ну, круто! Мне бы такую!

— Бери.

— Сколько за неё хочешь?

— Три батла вайна.

— А не маловато?

— А сколько вайна дашь?

— Ну…

— Можешь не сразу отдавать, а постепенно.

— Свин, ты всё же количество-то обозначь… а то знаю я тебя…

— Ладно, подумаю… Вот тебе мешок, клади сюда куртку.

На мешке была реклама «Мальборо». Такой мешок сам по себе считался очень модным.

— Зачем мне мажорный мешок? Есть что-нибудь попроще?

— Другого нет, уж извини. А рыться в пакете с пакетами влом.

Цой засунул куртку в мешок и вдруг остановился.

— А у тебя самого-то куртка есть?

— Есть какая-то. Эту всё равно носить не буду. Я его подарки не люблю. Он тут мне 400 граммовую стеклянную банку черной икры передал и тен на мелкие расходы.

— Деревянный?

— Не, бундес. Ну, я вышел на балкон, выбросил тен и ахнул о землю эту банку, — беззаботно сообщил Свин.

Цой и Майк переглянулись.

— Сурово.

В глазах Свина зажегся неприятный огонек.

— У меня с ним давно напряги.

— И что ты от своего пэрэнта хочешь? — поинтересовался Майк. —Он же цивил!

— Вот в том то и дело, что ничего не хочу! Пусть в своём Берлине малахольного Альберта танцует.

Цой посмотрел на часы.

— Ого! Майк, вставай, уже одиннадцать!

— В самом деле, пойду-ка я, а то у нас на Боровой в это время автобусы плохо ходят.

— Оставайтесь у меня, — предложил Свин, — чего вам по ночам шастать, ещё на хомутьё нарвётесь. У меня две раскладушки есть. Втроём поместиться вообще не вопрос. Мы как-то в этой комнате всемером
ночевали.А утром один фрэнд придет. Обещал рекорд Флойдов «Обратная сторона Луны».

— Родной?!

— Да.

— Ого!

Родной рекорд Флойдов стоил дикие деньги.

— Сразу под Флойдов и оттянемся. В полный рост! Вам же завтра никуда?

— А твой фрэнд не продинамит? —усомнился Цой.

— Не должен. Ну так что, остаетесь?

Цой жил прямо напротив станции метро «Парк Победы» и от Свина до его дома можно было доехать за
полчаса, даже меньше.Но родной рекорд Флойдов…

— Но только я что-то устал, очень спать хочу. Наверно, развезло…

— Сейчас все организуем, — бодро сказал Свин. На него вино никак не подействовало.

Они сходили в кладовку, принесли и разложили обе раскладушки около дивана, который служил постелью
самому хозяину. Потом Свин принес из другой комнаты подушки, одеяла, два комплекта белья и вынул из дивана собственную постель.

— У нас самообслуживание, — сказал он.

Первым свою постель застелил Цой.

— Свет гасите, — сказал он, не дожидаясь, пока другие закончат, повернулся к стенке и сразу же уснул.

Свин щелкнул выключателем.

— Ну что? Пошли на кухню? Или ты тоже спать хочешь?

— Пока не особо.

Они устроились на кухне. Свин достал бутылку «Агдама».

— Один батл вайна мы сегодня уже приговорили, — напомнил Майк.

— На троих? Этого мало, чтобы надринчаться.

Похоже, кое-какие слухи о Свине были таки правдой.

— Хочешь удринчаться в умат?

— Единственное счастье в жизни петь и пить, — меланхолично вздохнул Свин. —Жизнь коротка… и надо от
жизни взять хотя бы побольше бормотухи. Чем ты пытаешься меня застремать? «Агдамом»? Кто «Агдам» сегодня пил, тот мочалкам будет мил… Да и салат остался, до завтра не доживет, жалко.

Это решило дело.

— Ну ладно, наливай! За что пьём?

— Тебе нужен повод? — удивился Свин. —Что тебе больше нравится: «Триста лет гранённому стакану» или «День взятия Бастилии»?

— «День взятия Бастилии».

— Облом! Для такого случая больше подходит «Солнцедар». Но его нет, — с сожалением сказал Свин. — Вчера весь вылакали!

Майк иронически посмотрел на Свина.

— До «Солнцедара» я ещё не дошёл. Я не такой продвинутый.

«Солнцедар» был совершенно убойной бормотухой, прозванной в народе «фугас».
Про него даже сочинялись частушки:

«Пошла бабка на базар

И купила «Солнцедар»

Ладушки, ладушки!

Нету больше бабушки.»

Разговор о достоинствах и недостатках дешёвых креплённых вин плавно перешёл на музыкальные вкусы.

— Мне Гребенщиков нравится, — провокационно высказался Майк.

— Да на здоровье, —отреагировал хозяин.— А я, знаешь, что-то последнее время совсем на Флойдах зависаю. У них такой драйф, улёт!

— А Пистолс? — улыбаясь, спросил Майк.— Я думал, для пункера на топе всегда Пистолс.

— Я не пункер. Это раз. А два: Пистолс —это святое. Это больше, чем просто группа! Это образ жизни!

— Пистолс не отрицаю, но Флойды —это вещь!...

В проходе стоял сонный Цой в майке и трусах.

—Ты же только что спал!..

—Поспишь тут… проснулся и больше не смог заснуть. Всё думаю, что там за треки будут с «Обратной стороны Луны»?

— Ну раз пришёл, так садись, —пригласил гостеприимный хозяин. —Выпьешь?

И они проговорили о роке всю ночь до утра. Неудивительно!

Ради рока Виктор Цой ушёл из реставрационного училища. Майк Науменко на четвертом курсе забил на
ЛИСИ. А Андрей Свин Панов был, наверно, единственный человеком в мире, который сам, по своей воле, бросил Театральный институт.

О балете не было больше сказано ни одного слова. Потому что это задвинутое кайфоломное занятие никого не интересовало, зачем о нём вообще было вспоминать…


Часть вторая


« Если Вы всерьёз хотите разочаровать родителей, а к гомосексуализму душа не лежит, —
идите в искусство.» Курт Воннегут



Двое бывших советских граждан сидели на затененной террасе ресторана «Карола». Один лениво наблюдал за проезжающими по пруду лодками и даже не заглянул в меню, которое ему оставил услужливый официант.
Второй делал заказ. Высокие цены (неминуемые в таком стильном месте) его не волновали. Он читал меню не слева направо, а только справа, не интересуясь ценой.
Они были двоюродными братьями: Валерий Матвеевич Панов и Федор Александрович Шульман.

Федором Шульман стал при следующих обстоятельствах.

Перед евреями СССР стояла непростая задача придумать имя для новорождённого, такое чтобы оно было с одной стороны еврейское, а с другой стороны общепринятое, чтобы ребенка не дразнили в классе.
И каждая семья изворачивалась как могла.

В семье Михаила Шульмана было пополнение: родился долгожданный мальчик.
По этому поводу было устроено большое семейное застолье.
Причина праздника мирно посапывала в кроватке, родственники разглядывали его и умилялись.

— А как назвали?

— Федор, — гордо сказала счастливая мать.

Но собравшиеся внезапно забраковали имя.

— Что за имя такое Федор? Это не еврейское имя.

— Еврейское! — сказала бабушка Федора с материнской стороны.— Вилка это гопол, гопол это фопол, а фопол это Федор.

Родственники застыли в удивлении.

— Что такое фопол?

— Вот что такое фопол? — подхватила двоюродная сестра Александра Шульмана со стороны матери Муся Ефимовна, известная специалистка по скандалам.

— Фопол — это фопол! — хмуро объяснила счастливая мать.

— Так на русский-то как переводится?

— Никак, — мрачно сказал счастливый отец.

— И что это за имя такое для мальчика Вилка? Назвали бы Григорий и был бы он Гершель.

— Своих рожайте и как хотите, так и называйте.

— Моего мальчика зовут нормально — Антон, а на самом деле он Натан.

— Не всем кругом Антонами быть!

— У вас самой имя еще то! Муся! Муся —это кошка! — сказала бабушка со стороны отца.

— Муся не кошка!

— У меня у самой была кошка Муська!

— Вы ещё всех своих кошек вспомните!

— Зачем вы скандалите? Только праздник портите, — сказал дедушка со стороны матери.

—А ты вообще Адольф как Гитлер, —закусила удила Муся Ефимовна. — Тоже придумали имечко ребенку!

—Меня все Дод зовут. И я своё имя из-за вашего мнения менять не собираюсь!

Муся Ефимовна ринулась в прихожую и вернулась в комнату уже в шубе и шапке.

—Мы уходим! Натан! Собирайся, мы идем домой!

Антона оторвали от интересной игры в прятки, но он знал, что если мама назвала его Натаном, значит она очень зла и просить её бесполезно.

— Спасибо за приятный вечер, — язвительно сказала Муся Андреевна.—Всех благ Феденьке!

Разумеется, у Муси Ефимовны нашлись сторонники. Родственники поссорились и потом долго не общались.

Через два года у Матвея Шульмана тоже родился ребенок.Он не хотел повторения скандала и поэтому назвал новорождённого Валерием (Лиор, что означает «Свет»).

Муся Ефимовна одна из первых явилась на праздник и принесла малышу в подарок погремушку— мышку из целлулоида.

— А Феденьке вот!

И она протянула родителям Федора перевязанную бантом коробку. В коробке была облезлая заводная кошка, державшая в руках такой же облезлый мячик.

— Облезлую кошку никто не дарит! — оскорбился Федин отец.

— Зато у неё хороший ход, — злорадно сказала Муся Ефимовна.

Через много лет, когда Валерий Панов танцевал фею Карабос, он утверждал, что этого персонажа он полностью списал с Муси Ефимовны.

Несмотря на все неприятные семейные происшествия, правильный Валерий и неправильный Федор (имя которого ничего не обозначало) дружили всё детство и всю начальную школу.

В конце третьего класса пути Федора и Валерия на какое-то время разошлись.

Валерий объявил родителям, что хочет быть танцовщиком.
Родители были в нерешительности.
Одно дело пианист или скрипач, совсем другое дело танцовщик…

— Может тебе лучше гинекологом стать? Как мама? — предложил отец. — Мужчины гинекологи на вес золота.

— А грейсер нар! (Большой дурак!).Что ты хочешь для ребёнка! Не волнуйся, Валерик, ты будешь художником! Ты гениально рисуешь…

— Я хочу быть танцовщиком! —упрямо сказал отпрыск гинеколога.— И не буду никем другим!

— Другие в твоём возрасте хотят быть капитанами дальнего плаванья, — неодобрительно заметил отец, — а ты в балеруны рвёшься.

—Ты же сам знаешь, что в капитаны дальнего плаванья его не возьмут из-за пятого пункта. Что ты заранее волнуешься, может и в балет не возьмут! Там тоже не всех берут!

Но на следующий день после работы в дом прямо-таки влетела сияющая мама.

—Я всё узнала про танцоров! —объявила она.— Если Валерик будет танцевать главные партии, ему будут платить большие деньги! И может быть, он будет даже ездить за границу! И самое главное! —мать
победоносно посмотрела на отца. —Танцоры уходят на пенсию в 38 лет! 38 лет и всё! Ты свободен!

—Что ж ты раньше не сказала! 38 лет! Сказка! А мне ещё корячиться до 60 ти!

И Валерика привели на просмотр в Вильнюсское балетное училище.

В конце первого же года педагог, у которой занимался Валерик, попросила мать остаться после родительского собрания.

—У вашего мальчика очень хорошие физические данные и большие способности, — сказала она.— Ему надо ехать в Ленинград и поступать в Вагановское училище.

Мать в тот же день обошла всех родственников. И всем хвастала, что её сын будет учится в Ленинграде. Отец был совсем не восторге.

— Во-первых, рано радуешься. Он никуда ещё не поступил. Интересно, что ты будешь говорить, если он не
поступит? «В этом глупом Вагановском не оценили моего ребёнка?».

— Что значит не поступит?!

— Ясно! Гаонишэ фрагэ! (Дурацкий вопрос!). Во-вторых, как он будет там совсем один? Он же домашний мальчик. Ровно через неделю он напишет тебе слезливое письмо: «Мамочка, забери меня отсюда, мне
здесь плохо!». И что ты будешь делать? Поменяться на Ленинград можно, но очень дорого. Допустим, мы
влезем в долги, соберём доплату. Но в Ленинграде в отдельных квартирах живёт только номенклатура и знаменитые деятели науки и культуры. Все остальные живут в коммуналках. У тебя здесь отдельная трёхкомнатная квартира…
Тебе хочется в коммуналку? Хорошее враг лучшему. Пусть учится в Вильнюсе. К тому же его здесь хвалят, а как будет там неизвестно.

Тут Валерик заподозрил что-то неладное, а именно, что его хотят лишить вожделенного Ленинграда.

— Я хочу учится в Ленинграде! —заревел он, по опыту зная, что плач лучший и самый действенный аргумент.

—Хочу, хочу! —неприязненно сказал отец. — Я тоже много чего хочу!

—Ты хочешь загубить будущее своего ребёнка?! А мэшугенэм зол мэн ойсмэкн ун дих арайншрайбм (Чтоб сумасшедшего выписали, а тебя положили на его место)!

—О! Началось! Слова нельзя сказать! Да езжайте куда хотите!

Но отец таки посеял зерно сомнения в любящем материнском сердце и в тот же вечер у Валерика с матерью состоялся серьёзный разговор.

«Валерий! — сказала она,—ты будешь жить в интернате, в одной комнате ещё с тремя мальчиками. Если ты боишься, что тебя будут обижать, мы лучше останемся в Вильнюсе. Здесь все тебя знают, ты знаешь всех и всегда всё было хорошо.»

Валерик поцеловал мать и так же серьёзно ответил: «Не беспокойся, мамочка! Меня никто не будет обижать, я никого не боюсь!»

И действительно, Валерик никого не боялся. Ему хотелось танцевать, всё остальное не имело значения.

И мама с Валериком поехали в Ленинград.

— А шокл! (с Богом!), —напутствовал их отец, —дуйте до горы, а в гору наймем!

Он по прежнему считал поездку в Ленинград дурацкой прихотью.

— На поводу у него пошла! — выговаривал он жене. —Ох и отольётся это тебе когда-нибудь!

В Вагановском училище было всего два места и на них было ровно шесть претендентов.
Но Валерик совсем не волновался. Он был уверен, что он поступит, потому что этого очень хочет. Его ещё не разубедили, что мир не вертится вокруг него. Именно поэтому он был спокоен как скала,
хотя обстановка перед дверью в зал, где заседала приемная комиссия, была очень нервозной.
Поскольку поступающих вызывали по фамилиям, Валерий оказался последним и зашёл в класс позже всех.

В комиссии сидели две женщины и высокий красивый мужчина.Как-то чувствовалось, что он здесь главный.

—Валерий Шульман, —прочитал он имя последнего претендента и посмотрел на Валерика.—Что ты подготовил?

Валерик отдал аккомпаниатору ноты.

—«Если бы я лягушкой стал и в болоте жил», — прочитал тот название.

В комиссии заулыбались.

— Прошу, — сказал красивый мужчина.

Заиграла музыка и Валерик стал старательно изображать лягушонка. За этот танец его всегда хвалили и сейчас он ждал может не похвалы, но хотя бы каких-нибудь комментариев. Но их не последовало.

— Иди к палке, — приказал мужчина.

Если к танцу и могли быть претензии, то за палку Валерик был абсолютно спокоен. Он всегда был лучший в классе.

— Достаточно, —наконец сказал мужчина —Ты можешь идти.

Валерик вышел из класса и к нему сразу же подлетела мама.

— Валерочка, ну как?

— Не знаю, мне сказали выйти и всё.

На самом деле, выходя из зала, Валерий чуть-чуть помедлил перед дверью и услышал, как одна из женщин
спросила: «Семён Соломонович, как вы считаете? Последнее слово за вами».
На что Семён Соломонович ответил: «Я считаю, что у мальчика есть талант и мы его примем».
Но на всякий случай Валерик решил пока ничего не говорить даже маме, чтобы не спугнуть своё счастье. Кто его знает, а вдруг Семён Соломонович передумает…

Но Семен Соломонович не передумал и Валерику объявили, что он принят.

Федор пошёл в обычную школу. В классе его любили.Но как и всякий человек, он имел врагов. Его врагами
были учителя.Федор мечтал, как он вырастет и отомстит им всем, особенно ненавистной физичке.

После долгих размышлений Федор понял, что он хочет стать врачом. Причем не каким-нибудь эндокринологом или невропатологом, который не каждому человеку нужен. Нет, он хотел быть терапевтом, то есть таким врачом, которого совершенно невозможно миновать.
Терапевт может назначить очень больной укол в попу или целых два, один хуже другого. Взять кровь из пальца. Ещё лучше сахарная кривая, когда кровь берется из всех пальцев и не по одному разу.

Но однажды ненавистная физичка подскользнулась на гололёде. Неделю её не было, а когда она
появилась снова,то очень сильно хромала. Федор проходил мимо учительской и своими ушами слышал, как она жаловалась на садиста массажиста, который чересчур больно делает массаж.

И Федор передумал.Он решил стать массажистом.Он рассудил, что к тому времени, когда он вырастет и выучится, учителя станут старыми бабками. И у них будут обязательно будут болеть ноги. Вот тогда они и попадут в лапы к Федору! И все они поймут, что ставить Феде Шульману двойки и тройки было недальновидно и опасно!

Валерик рос очень самостоятельным мальчиком. Он быстро привык к интернату, по дому не скучал и слёзных писем не писал.
В первые же каникулы он поехал обратно в Ленинград один, без мамы.
Выяснилось это в предпоследний день, когда в гости к Валерию Шульману пришёл его двоюродный дед Давид.

—Кто поедет провожать Валерика? —спросил он. — Зоя просила привезти коробку конфет и духи «Серебристый ландыш», а мне бы сувенирные шахматы, если там будут.

— Обратно Валерик поедет сам, — сказал Матвей.

— Ты отпустишь его одного?!

— А меня не спросили. Тут вон кто всем управляет, — Матвей показал на жену.— Я проиграл эту партию.

—А иц ин паровоз! (большое дело). Что тут такого ужасного? Может мне кто-нибудь объяснить? Поезд идёт без всяких пересадок и через 9 часов мальчик будет в Ленинграде.

—А тебе самому не страшно? —спросил дед Давид Валерика.

—Ни капли, — уверенно ответил Валерик. —Зачем маме меня отвозить? Только деньги зря тратить.

Несмотря на это, казалось бы типичное еврейское высказывание, дед Давид на этот способ экономии денег смотрел крайне неодобрительно.

— В дороге всё может случиться. А если его где-нибудь прибьют? А если его где-нибудь высадят?

— Я договорюсь с проводницей, чтобы она за ним приглядела. И это мне обойдётся куда меньше, чем билет до Ленинграда!

Давид покачал головой.

—Ты смелая женщина. Я бы своего не отпустил.

Матвей махнул рукой.

— Говорить с ней бесполезно. Это трактор. Он прёт напролом.

Когда гость ушёл, мать позвала Валерика и дала ему конверт с деньгами.

— Вот! Ты их честно заработал!

— Ты балуешь ребенка, — возмутился отец.

— Я лучше ему заплачу, чем железной дороге.

Валерий сообразил, что дело выгодное и с тех пор он всегда возвращался один. А с получением паспорта и приезжал один.

К 18 годам Валерий закончил училище и был принят солистом в Малый театр, где сразу же станцевал партию Зигфрида в «Лебедином озере.» К тому времени он превратился в стройного юношу с пышными кудрявыми волосами. Девушки глядели на него с нескрываемым интересом. И совершенно напрасно: его сердце уже было занято.

В очередной отпуск он приехал к родителям и огорошил их новостью.

— Я женюсь! — объявил он.

Родители онемели.

— То есть как «женюсь»? — наконец сказала мать. — Сколько тебе лет?!

— 18.

— А ей?

— 22. Но она выглядит моложе.

У родителей вытянулись лица.

—Ещё и на четыре года старше! Кто она такая? Откуда она взялась?

— Её зовут Лия. Лия Панова. Она солистка, работает со мной в Малом театре. Она очень, очень милая. Она вам точно понравится!

— Она из наших?

— Нет.

— Тогда она нам точно не понравится! — категорически заявила мать.—Сейчас же разорви с ней всякие отношения!

— Поздно! —торжественно сообщил Валерий. — Она беременна! Уже на пятом месяце и как честный человек я обязан женится!

— Какой ужас! Ты будешь отцом в 19 лет!

—Зато вы будете молодыми бабушкой и дедушкой! — легкомысленно ответил Валерий.—Вы ещё попляшите на свадьбе вашего внука.

—Ты точно сведёшь нас в могилу! —простонала мать.

— Почему? —искренне удивился Валерий. —Мы решили назвать ребёнка Андреем, то есть Адиром, в честь твоего папы!

— А зачем его называть Адиром? — ехидно сказал отец. —Назови его Иваном.Твой ребенок всё равно не будет аидом! Родство передается по матери!

— Фамилия у него точно передастся по матери. Он будет Пановым.И я буду Пановым.

—Я кажется, понял в чём дело! Ты стыдишься нашей фамилии?!

—В театре мне настоятельно посоветовали сменить фамилию. Если, конечно, я хочу стать премьером.

—Вот тебе твой Ленинград! Радуйся! А всё твоя сестра! — накинулся отец на жену. —Начинается с Вилки-Филки, а заканчивается Пановым!

Валерий пожал плечами.

— Из-за чего такой кипишь? Считай, что это творческий псевдоним. Ильф это псевдоним? Псевдоним! А Петров? Тоже псевдоним!

—Вот что, Петров! Если ты будешь Пановым, ноги твоей не будет в моём доме!
Ди фис золн дир динэн нор аф рэматэс! (Чтоб ноги тебе служили только для ревматизма)!

—Что ты сказал ребенку, что ты сказал ребенку, ты, а мишугене коп! (сумасшедший!), — в свою очередь набросилась мать на отца.

—Гей какум оф ун ям унд писан ойх! (Иди на море писать и какать тоже!) — в сердцах сказал отец и обратился к сыну.— Ди, адарэ бок! (Ты, худой козёл!) Ойсгерисн золстн вэрн (Чтоб ты имел жалкий вид!)

—Напрасно стараешься, — хладнокровно сказал сын.— Я не знаю идиша.

Идиш был тайным языком для своих. Взрослые переходили на него тогда, когда хотели, чтобы дети их не
понимали. Валерий воспринимал такие переходы как должное.А вот Федор наоборот очень заинтересовался, что от него скрывают взрослые (как говорили в более поздние времена «что большевики
скрывают от народа») и в результате постиг эту тайну. Особенно ему нравились идишские ругательства и когда Валерий приезжал на каникулы, он пересказывал ему наиболее понравившиеся выражения. У Валерия они вызывали неизменный восторг.

— Хайзэр золсту хобм, ин йедэр хойз хундэрт цимэрн, ин йедэр цимэр цванцик бэтн, ун кадохэс зол дих варфн фун эйн бэт ин дэр цвэйтэр! —Сотню домов чтоб ты имел, в каждом из них по сотне комнат, в каждой комнате по двадцать кроватей, и чтоб тебя в лихорадке швыряло с одной кровати на другую!

— Ничего себе! Ещё что-нибудь скажи!

— Цейн золн дир аройсфалн, нор эйнэр зол дир блайбм — аф цонвэйтик! — Чтоб все зубы у тебя выпали, а один остался для зубной боли!

Валерий хохотал и требовал ещё.

— Их цу дир аф симхэс, ду цу мир аф кулес! — Чтоб я ходил к тебе на праздники, а ты ко мне ходил на костылях!

— Обалдеть, это тебе не «ой вей»!

— Не «ой вей», а «вэй из мир».

— Я тоже хочу так говорить!

Федор пожал плечами.

— Учи язык.

Идиш был забавный, но учить любой язык Валерий категорически не хотел. С него хватало английского в
училище.Вот если бы идиш сам собой как-нибудь выучился…
Но для этого надо было общаться с носителями идиша, а с этим у Валерия Шульмана было плохо. Других евреев в Вагановском не наблюдалось, а Семён Соломонович Каплан, у которого он учился, наверняка знал идиш, но разговаривать предпочитал по-русски.

В данном случае незнание идиша выручило Валерия. Он ушел в свою комнату, а скандал перешёл полностью на идиш и продолжался дальше.

Перед отъездом из Вильнюса, Валерий увиделся с Федором.

—Теперь мы квиты! — сказал он.— У тебя неправильное имя, а у меня теперь неправильная фамилия.
Так что нам надо жить в одном городе!

Это оказалось сложно, но нет ничего невозможного для сильного желания.К тому времени у Валерия появились связи и он пустил их в ход.Так что вскоре в Ленинград в поисках лучшей жизни приехал Федор, его мать, жена и сын Сашка.

Федор быстро устроился работать массажистом в больницу Скорой помощи. От работы ему дали большую комнату в коммунальной квартире, которая благодаря привезённым из Вильнюса деньгам, быстро превратилась в двухкомнатную квартиру.

Братья жили дружно и помогали друг другу чем могли.
Например, Андрей каждое лето проводил в Сестрорецке, где Шульманы снимали на лето дачу.
Сначала родители пробовали отдать его в пионерский лагерь, но быстро поняли, что это плохая идея.
Сын целыми днями сидел около забора и ждал маму.
Сначала воспитатели бодро говорили: «Он привыкнет», потом стали на него жаловаться: «Он ни в чем не хочет участвовать, взял в библиотеке книгу и сидит с этой книгой около забора до самого отбоя».
Наконец Панова вызвала директор лагеря.
«Ваш мальчик, —сказала она, —очень странно ведёт.»
Театр готовился к гастролям, Валерий Панов танцевал главные роли в трех балетах, поэтому этот разговор ему был совсем не ко времени.
«Да, мне говорили, — раздражённо ответил Панов, — но что вам не нравится, мальчик читает, никому не мешает и не хулиганит.»
«Знаете, такое впечатление, что ваш мальчик ищет дыру в заборе и хочет удрать из лагеря. Были у нас уже такие случаи, а мы за детей отвечаем и садиться в тюрьму из-за вашего мальчика никому не охота.»
Словом, родители забрали Андрея, не дожидаясь конца смены.

— Не знаю, что делать, мы уезжаем на гастроли. Ума не приложу, куда деть Андрюшу, —пожаловался Валерий двоюродному брату.

—Пусть у тебя в жизни останется только эта проблема, — сказал ему на это Федор и в тот же вечер вечер увез Андрея в Сестрорецк.
Там было значительно веселей: Андрей купался сколько хотел, катался на лодке, гонял на велосипеде с Сашей и играл с его собакой, а двоюродная бабушка очень хорошо готовила.

Время шло. Панов всегда любил ухаживать за женщинами, делал это чрезвычайно красиво, но обычно ограничивался комплиментами, конфетами и цветами.
Но однажды он влюбился. Галя Рагозина была хорошенькая и изящная как статуэтка. И очень хорошая балерина с большим будущем.

Расставание прошло тихо. Валерий Панов оставил квартиру и всё, что в ней было, бывшей супруге, а сам налегке переехал в двухкомнатную хрущёвку, где его Галочка жила вместе с мамой.

Задержался он там ненадолго. Вскоре он стал заслуженным артистом РСФСР, получил Государственною премии РСФСР и четырехкомнатную квартиру на Лермонтовский проспекте. Дом был красивый: в парадной сохранился облицованный белой плиткой камин, в квартире в всех комнатах была лепнина на потолке. До работы можно было дойти пешком.

Единственную вещь, которую он взял из бывшей квартиры, был радиоприемник «Спидола».
Он очень неплохо ловил «вражьи голоса», которые Панов регулярно слушал.
Он считал себя сионистом и очень внимательно следил за положением дел на Ближнем Востоке.
После новостей обычно следовала передача о рок музыке. Заслышав «Это Сева Новгородцев с передачи « Би Би Си», Панов всегда выключал «Спидолу». Рок его не интересовал.
Государство не дремало и «вражьи голоса» глушили. Иногда вместо передачи слышался только треск.
Но иногда была вполне приличная слышимость. И вот в один такой день именно «Би Би Си» круто изменило судьбу Валерия Панова.

— Его называют великим танцором, богом танца, мировой звездой, вторым Нижинским.
Его имя на афише всегда означает аншлаг.
Он самый высокооплачиваемый танцовщик в мире, мультимиллионер, владелец элитной недвижимости в разных частях земного шара.Сильные мира сего считают за честь принимать его у себя. Жаклин Кеннеди присылает за ним личный самолет для доставки его и его партнерши в Белый дом. Он дружит с баронессой Ротшильд и подолгу гостит в её великолепном поместье. Он завсегдатай светских раутов и дипломатических приемов.Совершив свой знаменитый «прыжок к свободе», он уже на следующий день
стал символом мятежа против советских партийных функционеров.В нашей студии звездный танцор Ковент-Гардена Рудольф Нуреев.

— Иди сюда, Галочка! — позвал Панов.

— Я готовлю, — недовольно донеслось из кухни.

— Прервись, тут кое-что интересное.

Галя подошла.

—Послушай.

Супруги расположились около «Спидолы».

— Здравствуйте, рада вас приветствовать в нашей студии.

— Добрый день.

— Я задам вопрос, который вам наверняка часто задают.

— Мне всё время задают одни и те же вопросы.

— Почему вы попросили политическое убежище?

— Я был вынужден покинуть Россию, потому что там меня не уважали как личность. Когда мне приказали в последний момент не танцевать в Лондоне и хотели отправить обратно в Россию, как наказанную собаку, потому что я слишком часто гулял один по Парижу, а не в стаде со своими товарищами, у меня отобрали самое дорогое для меня: моё достоинство танцовщика. Я понял, что, вернувшись в Россию, с меня не только снимут статус премьера, на который я имею право, но я оттуда больше никогда не выеду. Меня
предадут полному забвению.Не я покинул Россию. Это она меня выгнала. У меня никогда бы не хватило смелости сделать этот шаг, если бы меня не вынудили.*

— Сделать тот самый «прыжок к свободе»?

—Это был гранд жете. Мои охранники расслабились, они были уверены, что я никуда не денусь. Но они
ошиблись.Я сделал самый длинный, самый волнующий прыжок за всю мою карьеру и приземлился прямо в руки двух полицейских. «Я хочу остаться», — задыхаясь, произнес я.
И я ни минуты не пожалел об этом.
В Кировском театре было несколько премьеров, а начальство всегда смотрело на меня косо, потому что я никогда не был похож на советского человека. Сколько мне бы дали станцевать спектаклей в месяц?
Самое большее десять. И вот так бездарно прошли бы мои лучшие годы танцовщика.
А сейчас я танцую по двести пятьдесят спектаклей в год.

—Сколько?!

Пановы переглянулись. Вопрос о количестве спектаклей всегда больной в театре, это вопрос престижа и денег, но двести пятьдесят спектаклей в год…

— Не может такого быть! —убеждённо сказала Галя. —Такое количество спектаклей в разных театрах! Но ведь должны быть ещё репетиции, не может быть, чтобы танцевали прямо сразу, с одной репетиции, даже если знаешь партию!

—Нет, Галочка, я думаю, основной театр у него все-таки один— Ковент-Гарден, а во всех остальных он танцует как приглашённый солист. Но всё равно это очень много!..

— Все знают о вашей удивительной работоспособности. Вы ставите беспрецедентно высокую планку, которой остальные должны соответствовать. Должно быть вашим партнершам приходится нелегко.

Нуреев засмеялся.

— Они всегда говорят: «У тебя слишком высокие требования», а я им всегда говорю: «Выступай на пределе своих сил и у тебя всё получится!».

Остаток интервью потонул в помехах и Галя с досадой выключила «Спидолу».

—А ведь я его знал, —задумчиво сказал Панов.— Мы заканчивали одновременно: я по классу Каплана, а он по классу Пушкина.

— Вы дружили?

— Нет. Я старался с ним не общаться. Сколько его помню, он всегда был какой-то дерганный. Грубый, хамил всем…
Но я в жизни не встречал человека, которому бы так везло.
Была одна история, очень для него характерная, ещё в Вагановском.
Однажды Шелков, который тогда был у нас директором, как Мороз- воевода, обходил владенья свои. Он был очень бдительным, всегда интересовался чем занимаются ученики в свободное время.
Идёт он и видит: какие-то школьники лет двенадцати столпились у двери в одну из спален и смотрят в
замочную скважину. А когда в скважину в спальню заглядывают, это нехороший признак. Это значит Бог весть чем в этой спальне занимаются!
Щелков сразу отреагировал.
«Что, — говорит, —там происходит?»
А они ему наперебой: «Нуреев нам не велел входить, он музыку слушает!»
«Ладно, — говорит Шелков, — сейчас посмотрим, что это за музыка такая, что её нельзя слушать другим!»
Открывает он дверь. Там играет Бах, а Нуреев стоит у окна спиной к двери. Он не видел кто вошел и
заорал:«Сгиньте отсюда, сколько раз вам повторять, полудуркам!» Снял тапок и не глядя кинул в стену.
Обычно после этого он всегда слышал звук захлопывающейся двери.
А тут не услышал и опять заорал:«Я же уже сказал: пошли все вон! Кто это там такой смелый? Хлебальник разобью!»
И оборачивается.
А там Щелков!
Тот ему говорит: «Это я такой смелый! Можешь собирать свои вещички! Чтоб духу твоего здесь не было!»

Разразился страшный скандал.
Нуреев побежал жаловаться Пушкину и тот немедленно пришёл на разбирательство.
Щелков орал: «Я его отчисляю! Пусть катится в свою Уфу! Я не позволю чтобы так со мной разговаривали!»
А Пушкин ему: «Валентин Сергеевич, простите его, он очень расстроен и очень-очень сожалеет!»
«Это он через вас послал мне своё сожаление? Сожаление надо высказывать лично! Особенно
семнадцатилетнему сопляку, который ещё ничего из себя не представляет! Невероятно! Он хамит руководству, а вы принимаете его сторону!»
«Я с ним поговорил, он сказал, что его соседи по комнате всегда специально орут, когда он включает
музыку.Поэтому и возник этот конфликт. Валентин Сергеевич, Нуреев уже сейчас брильянт чистой воды. Это будущий гений. Нам потомки не простят, если мы его загубим!»
Я с трудом представляю, что сделал бы Семен Соломонович, если бы я отколол такое.
Как минимум, он не стал бы за меня заступаться. Он бы мне сказал: «Раз ты такой брильянт, так сияй себе на здоровье в Вильнюсе. Правила для всех одинаковы.»
А Нурееву, всем на удивление, как особо талантливому, разрешили жить у Пушкина.
Талантливым он был, это бесспорно.Я несколько раз ходил смотреть Голубую птицу, его коронную партию.
Очень старался придраться, но было не к чему. Технически все было абсолютно безупречно. Но мне больше нравилось, как Голубую птицу танцевал Юра Соловьев. Какие у него были руки! А прыжки! Прямо в воздухе зависал…
А потом Нуреев остался на Западе и тогда неожиданно повезло мне. В Кировский меня взяли на его место. И в фильме «Спящая красавица» Голубую птицу скорее всего танцевал бы он…

—А его действительно так обижали в Кировском?

— Его обидишь, двух дней не проживёшь. Он же сразу после Вагановского стал танцевать с Дудинской.
А Дудинская была полноправной хозяйкой Кировского. Она же жена Сергеева, а «что, ха‑ха, Сергеев прикажет — то все, ха‑ха, и делают». Но даже над Сергеевым он как-то раз взял верх.

— Правда?

—Удивительно, но факт. Была премьера «Жизели». Вот на ней он и отличился. Он танцевал Альберта. В
первом акте всё было нормально. А во втором акте он отказался надеть короткие штаны с буфами и сказал
Сергееву:«Хочу одеть только белое обтягивающее трико поверх бандажа. На западе все так танцуют.»
Сергеева чуть удар не хватил.
Он ему в ответ говорит: «У нас так никто не делает!»
А Нуреев: «Хочу и всё!».
Дублер Нуреева из второго состава как назло уже ушёл домой. И публика волнуется, антракт должен был длится полчаса, а длился час, потому что они час препирались. Делать нечего, выпустили его в таком виде на сцену.
За подобный костюм Нижинского когда-то уволили из Мариинского театра. А этому хоть бы хны.

— Вот и хорошо, что Нуреев там остался. И тебе хорошо, и ему. Жалко только, что он не остался ещё раньше.

— Навряд ли это было бы возможно.Он же должен был заработать себе репутацию. Вот в течении трех лет и зарабатывал.

— Поцелуй меня, —вдруг сказала Галя.

— Я-то думал, что мы обсуждаем Нуреева! Ты непоследовательна, как все женщины!

Он опустился перед Галей на одно колено, подобно Зигфриду, целующему руку Одетте, и сделал это на редкость красиво.

Галя зарылась лицом в его волосы.

— Перед тобой невозможно устоять. Поцелуй меня ещё раз.

— Только руку?..

— Не только, —кокетливо сказала Галя.

—Тогда надо целоваться в спальне. Там удобнее.

И Панов поднялся, схватил Галю на руки, закружил и унёс в спальню.


Тема вроде была уже закрыта, но через день он опять вернулся к ней.

— Подумать только одно гранд жете и ты на белом коне!

— Тебе ж этот гранд жете не светит, ты невыездной, — совершенно справедливо сказала Галя.

—Есть и другой путь, —медленно произнес Панов.

— Какой?

— Репатриация. Воссоединение с исторической Родиной. Можно подать документы на выезд в Израиль.

— Мама не поедет…

— Мои тоже не поедут. Они всю жизнь прожили в Вильнюсе. Там у них друзья и родственники. У них всё давно устоялось.И вдруг бросить всё ради меня?.. Со мной они не очень-то и ладят.

Панов преуменьшал. После того как он развелся с Лией Пановой и женился на Гале Рагозиной, отношения с родственниками у него окончательно испортились.

— Шлимазал! Поменял шило на швайку, —шипела мать.— Она тебя на одиннадцать лет младше! А гройсэ глик! (Большое счастье!) Ей деньги твои нужны!

— Вас не понять. То на четыре года старше и это плохо, то на одиннадцать лет младше и тоже плохо.

—Ты давай её с Лией не сравнивай! — встал на сторону бывшей невестки свёкр. — Лия прекрасная мать, а ты бросаешь своего ребенка ради какой-то вертихвостки. Небось поёт тебе, что влюбилась. А гройсэ мэциэ! (Подумаешь, ценность!) А почему эта принцесса своего ровесника себе не нашла? Значит что-то в ней не так. Эх ты, каликэр! (неудачник).

Панов ждал обычного: «Что ты сказал ребенку!», но не дождался.
Мать почему-то молчала.

На следующий день после завтрака, он услышал, как мать громко на всю квартиру, говорит по телефону:
«Здравствуйте, Лиечка! Приезжайте к нам в гости. Мы вас очень давно не видели».
Он понял, что таким изящным образом его выпроваживают обратно в Ленинград и уехал первым же поездом.

Галя вздохнула.

—Мы же только что поселились в этой квартире. Мне так здесь нравится!

— Там у тебя будет квартира не хуже, причем своя собственная. Я всё обдумал. Я талант, я легко сумею
везде пробиться, а ты у меня красавица, умница и всё на лету схватываешь. Только уезжать надо прямо сейчас, пока на Западе не прошла мода на балетных невозращенцев. Нуреев снял все сливки, это факт, но нам остается молоко, а это тоже неплохо.

Галя колебалась.

— Ты говоришь, давай уедем… а ты уверен, что в Израиле есть балет?

— Скорее всего его там нет. Но мы получим израильские паспорта, а там танцуй где хочешь.

— А если не выпустят вообще?

— Ну, такого быть не может! За нас заступится мировая общественность, — уверенно сказал Панов.— Ну так что? Рискнём?

Гале идея не слишком нравилась, но раз муж сказал, что все обдумал, значит он действительно знает что делает. И она согласилась.

Супруги Пановы подали документы на выезд в Израиль на постоянное место жительство.
Как и следовало ожидать, Панова сразу же вызвали в отдел кадров.

— Даю тебе три дня, чтобы ты всё отыграл назад, —сказал начальник отдела кадров, — оцени: по дружбе их тебе даю. Другому бы не дал. Но если через три дня всё останется как есть, тебе будет плохо. Очень плохо. Мало того, что сам ты никогда больше танцевать не будешь. Тебя больше никто не возьмёт на работу. Кружок танцев в начальной школе будут для тебя недостижимой мечтой. Ты меня понял?

Панов на попятную не пошёл, ничего не забрал и его немедленно уволили из театра.

—Головой надо думать, когда что-то делаешь, — сказал ему на прощание кадровик.— Господи, какой же ты идиот! Сам, своими руками загубил себе карьеру! Ради чего?! Кому ты там нужен?
А Галю не уволили, просто перевели в кордебалет и тем самым Панова ещё и унизили.
Мол, нормальный мужчина должен зарабатывать деньги, а не сидеть дома без дела на шее у жены.

Но тут кадровик ошибался. Панов отнюдь не сидел без дела. Он деятельно готовился к отъезду.

В ОВИРе он очень внимательно прочитал, что разрешается взять с собой репатрианту помимо носильных
вещей.Разрешались обручальные кольца и ещё два золотых кольца, один столовый сервиз, один чайный сервиз, один хрустальный сервиз и две хрустальные вазы. Фарфоровые статуэтки и картины считались антиквариатом и их вывозить было нельзя.

Панов предвидел большие трудности. Галя обожала хрусталь. Одних только хрустальных сервизов у неё
было четыре: один краше другого. И особенно много хрустальных ваз. Цветы Пановым дарили на все
премьеры и значимые спектакли. Галя смотрела на вазы и у неё в глазах стояли слёзы.

— Галочка, надо чем-то жертвовать, —мягко сказал Панов.— Вазы слишком тяжелые, мы их не возьмём. Подари матери свои самые любимые, остальные продадим. А потом, на Западе я подарю тебе столько ваз, сколько тебе захочется.

—А сколько можно провезти серёг?

У Гали было много серег, но две пары она особенно любила: с изумрудами, которые ей подарил муж на свадьбу и сапфировые, грушевидной формы.

— Всего одну пару.

—Может всё-таки попытаться взять вторую пару? Например, зашить в лифчик.

— Если их найдут, то их конфискуют. Хочешь подарить их жене таможенника? Давай лучше отдадим их твоей матери. Вдруг случиться какая-нибудь оказия.

— Она случится, когда мне будет лет пятьдесят и никакие сережки тогда мне уже будут не нужны!

Галя готова была разрыдаться и Панову пришлось задействовать все имеющиеся в его распоряжении средства, чтобы её успокоить.

Разумеется, квартиру они должны были сдать государству. Панов рассудил, что государству всё равно, что ему в итоге достанется, и провернул сложный обмен, в котором участвовало семь человек. В итоге он получил большую доплату, на которую он жил, правда не шикуя, в течении последующих двух лет и две комнатушки в малонаселённой коммунальной квартире.

В новом жилье была масса недостатков.Чего стоил первый этаж, вход в квартиру через кухню, отсутствие душа и проходные комнаты.

—Зато их две! —оптимистично восклицал Панов.

Галя выглядела очень расстроенной. Тогда Валерий взял её руки в свои.

— Птенчик, это временно, мы здесь не собираемся прожить всю жизнь.

— Нет ничего более постоянного, чем временные трудности…

—Ты мне веришь?

Галя потерянно молчала.Она уже жалела, что они заварили всю эту кашу и проклинала «Би Би Си» и Нуреева. Какая она все-таки слабохарактерная дура! Вот Лия молодец! Категорически сказала, что она сама не поедет и ребёнка не пустит.

—Ты мне веришь?

— Всё равно назад дороги нет, — сказала Галя и заплакала.

Единственным плюсом квартиры было её удобное расположение.Отсюда можно было без труда попасть в Кировский. И Федор жил недалеко. Он жил на Рылеева, а Валерий на Белинского.


Из всех проблем, которые свалились на Панова, самая серьёзная была поддержание формы.
Для этого надо было каждый день заниматься не менее 3х часов.
А если не заниматься, то за год можно полностью потерять форму.Тогда можно ставить на себе крест. Чего похоже и добивались деятели из Кировского.
Но тут его выручил племянник Саша. Когда-то давно, ещё в Вильнюсе, Саша нашёл на помойке настоящую
серебряную ложку. С тех пор он обожал ходить по помойкам.Иногда он притаскивал домой действительно
ценные вещи. Когда он принес домой складень с голубой эмалью, родители смирились со странным хобби.

Через неделю после того, как Панов поселился на Белинского, очень взволнованный Саша позвонил Панову.

— Дядя Валера, во дворе ДПШ*а, который напротив церкви с пушками, стоят большие зеркала и такие же
гладкие палки, как те, что были у тебя в Кировском театре! Их на помойку вынесли.

От Белинского до Рылеева, где находилось ДПШ, была ровно одна остановка, но Панов не стал ждать
трамвая, а рванул туда через проходные дворы.Он успел вовремя.На скамейке во дворе сидели грузчики и сосредоточенно курили «Беломор». У них был перекур.
Около стены действительно стояли большие зеркала и лежал длинный станок. Валерий с облегчением увидел, что ещё ничего не поломали.

—Мужики, вам эти зеркала и палки нужны? —обратился он к грузчикам.

—Зачем они нам? —ответил один, судя по всему, бригадир.

—Значит, они бесхозные и их можно забрать?

— Забирай, всё равно всё в помойку пойдет. Директор ремонт делает, сказал выкинуть всё барахло из актового зала.

—Сколько возьмете, чтобы стащить это на Белинского?

Мужики переглянулись.

— Какой этаж? — деловито поинтересовался бригадир.

— Первый.

— Сколько дашь?

Панов не поскупился и мужики в несколько заходов отнесли к нему зеркала и станок, а на следующий день
их установили. Кроме денег, Панов дал мужикам сверху на каждого по бутылке водки и они ушли очень довольные.Комната для занятий была готова.

—Ничего, я ещё потанцую, —зло сказал Панов, — зря вы меня похоронили.

И тут возникло неожиданное препятствие.
Как только он приступил к прыжкам, в его комнату постучалась старуха соседка.

— Чем вы это тут занимаетесь? — строго спросила она, — у меня хрусталь в серванте трясется. Прекратите, а то милицию вызову!

Прыжки пришлось прекратить.

Но у Анны Ивановны—так звали старуху— был артроз.

—Эх, мне бы здоровые ноги, — вздыхала она, — хоть какие, хоть собачьи…

На следующий день Панов постучал в дверь её комнаты.

— Анна Ивановна, я иду в магазин. Что вам купить? Напишите, что вам нужно, я всё куплю по списку.

Старуха колебалась.

— Я сдачу принесу и чек, —успокоил её Панов.

Сначала бабка смотрела подозрительно и каждый раз долго пересчитала деньги, но потом привыкла. Тем более, что Валерий завел отдельный кошелёк только для её сдачи.
В ответ на такое одолжение, старуха закрыла глаза на прыжки, пируэты и на постоянную, хоть и
приглушённую музыку.Панов занимался под пластинки. У него был очень хороший дорогой проигрыватель и большая коллекция классической музыки.

Всё свободное время Панов посвящал эксерсису и письмам. Он сумел связаться с еврейскими
правозащитными организациями. Те даже организовали в Америке демонстрацию «Свободу Валерию Панову!» С другой стороны, их письма дошли даже до Голды Меир. И тут Панову крупно повезло.

Потом он говорил, что Голда Меир (а заодно и Моше Даян) были его пламенными поклонниками и торчали у него на каждом спектакле, но на самом деле, видимо, имелся человечек, которого надо было выменять и его обменяли на Пановых.

Как бы это не было, в один прекрасный день семейству Пановых пришла бумага из ОВИРа. После двух лет ожидания им разрешили уехать в Израиль.

На следующий день Панов приехал к открытию магазина «Север», отстоял очередь и принёс домой большую коробку с двумя белыми медведями на ней. Потом он постучался к соседке.

— Приходите сегодня вечером к нам чай пить, Анна Ивановна. —пригласил он.— С пирожными.

— Спасибо, —растроганно сказала старуха.

Сладкое она любила, но стоять в очередях ей было тяжело, а пирожные не предмет первой необходимости.

Вечером в комнате у Пановых собрались все трое. Галя накрыла стол, заварила чай, Валерий принес пирожные на большом блюде: «буше», «корзиночки», «эклеры», «картошка», словом, весь ассортимент «Севера».

— Как я обожаю пирожные и торты! — с завистью вздохнула Галя, смотря на всё это великолепие.—
Когда закончу танцевать, дам себе волю! Буду лежать на диване, смотреть какое-нибудь дурацкие «А ну- ка девушки» и есть всё подряд: торт «Киевский», торт «Ленинградский» и «Прагу»!

—Все женщины так говорят, —заметил Панов, —а потом без конца сидят на диетах.

—Можно мне ещё один «буше»? — застенчиво спросила Анна Ивановна. Она и так уже успела съела эклер и две корзиночки.

—Конечно! Не стесняйтесь, берите все, что захотите! Вы же знаете, у нас очень плохой аппетит, —сказала Панов, разрезая напополам эклер и протягивая половинку Гале.

—Можно мне целый съесть? — умоляюще попросила Галя. —Раз в жизни, ради праздника!

— А что, сегодня праздник? —удивилась Анна Ивановна.

— Почти. Мы уезжаем.

— Куда? В отпуск?

— В Израиль, насовсем.

— Ай яй яй, —запричитала старуха, — Что вы в нём забыли, в том Израиле, там же одни сплошные явреи!

В Израиле Панов не задержался. Что ему было делать в постоянно воюющем государстве, которому не до высокого искусства? Он обосновался в Западном Берлине, сначала снял там квартиру, потом её купил. Но в квартире Пановы проводил в общей сложности месяц в году, потому что постоянно были на гастролях. Они работали приглашёнными солистами. Панов танцевал всё и везде, где только возможно, и проклинал советскую власть, отнявшую у него два года балетной жизни.

Через год, когда Панов окончательно устроился, он послал вызов Федору и приготовился к длительному
ожиданию.Но рядовой массажист не считался ценной персоной и Федора Шульмана без проблем выпустили.

Вот такая вот долгая история стояла за безмятежной встречей родственников под жёлтым тентом летней террасы ресторана «Карола».

— А ты почти не изменился. Законсервировался, —с улыбкой сказал Федор.

— Видишь ли, я так много работаю, что мне просто некогда стареть.

— А Лия постарела.

— Сильно?

— Хватает… правда, Андрей ей выдает по полной программе.

Тем временем официант принес заказанные блюда и бутылку красного вина.

— Это Шпетбургундер. По мне, гораздо лучше традиционного рислинга.

Панов заказал коронное блюдо «Каролы»: рульку с кислой капустой и солёными огурчиками.

—Так это же свинина, — с удивлением сказал Федор, глядя на рульку.

— Свинина, — подтвердил Панов.

— Так ты же еврей и сионист!

— Да, еврей и сионист. Но я не желаю, чтобы стесняли мою свободу. И в конце концов, я не хасид.

Федор засмеялся.

— Анекдот есть в тему.

Курит еврей около порохового склада в субботу.

Часовой ему говорит: «Простите, здесь курить нельзя!»

А еврей в ответ: « Пустяки, я в эти глупости давно уже не верю!»

Вот и ты так со этой свининой!

Панов усмехнулся.

—Тебе я взял говядину. На всякий случай. Вдруг ты стал религиозным!

Официант принес Федору большую котлету из говядины с жаренной картошкой и квашенной капустой.

— Ну как? — поинтересовался Валерий, когда блюдо Федора порядком опустело.

— Очень вкусно!

— Ну ещё бы! Тут отличный шеф повар!

Разговор возобновился после того, как официант унес грязные тарелки и принес десерт.

— Ну, теперь расскажи мне про Андрея. Как он живет? Ты его видел?

— Нет, не видел. Его Сашка видел.

— Где он сейчас? Чем занимается?

— Он вокалист и гитарист группы «Автоматические удовлетворители».

—Ну и названьице!

—Он подарил тебе запись со своего концерта, сказал, чтобы ты обязательно посмотрел.

—Посмотрю, — без большого энтузиазма сказал Панов-старший.— А фотографий Лия не прислала?

— Конечно, прислала.

Федор вынул из сумки толстый плотный пакет и отдал его Валерию.
Тот стал по одной вынимать фотографии из конверта, рассматривать и откладывать в сторону.
На одной он задержался.

—Это Андрей? В чем это он? Почему он весь в закрытых английских булавках, а на шее цепочка с замком?

— Это потому, что он панк, — объяснил Федор.—Это такое современное молодёжное движение. Как я понял, бывают рокеры, панки и металлисты. Металлисты любят «Kiss».
Я сам металлистов ни разу не видел, но в Ленинграде теперь на каждом заборе написано крупными буквами Kiss.

— Прогресс! В наше время на заборах писали слово из трех букв.

— Это прошлый век, это уже устарело!

Панов усмехнулся.

— Я-то думал, это бессмертно! А всё когда-то кончается!..

—Но металлисты и панки —это как две разные планеты.Так мне Сашка объяснил.Панки… эээ… как же слово-то называется… вспомнил!... тусуются только с рокерами, которые носят длинные волосы и называют себя хиппи.

— Хиппи! — воскликнул Панов.— Дети цветов! И туда это добралось!

— Милиция их гоняет.

— Это несомненно.

— Поэтому у них есть свои места, где они собираются. Самое популярное — «Сайгон».

—«Сайгон»? — удивился Панов.— А это где?

—Гостиницу «Москва» помнишь? Угол Невского и Владимировской?

— Да, конечно.

— Это кофейная при ней. Там есть кофе машина и там варят кофе: «маленький простой» и «маленький двойной».

— И что из того?

— А вот что: «Люди делятся на тех, кто пьет маленький двойной и всех остальных.»

В глазах Панова зажегся злой огонек.

— Вот как! И кто это сказал?

— Это сказал некий Б.Г.

— А чем занимается этот некий Б.Г.?

— Он знакомый твоего Андрея.Но если учесть, что его лучшие друзья один кочегар, а второй сторож, то этот Б.Г, вполне возможно, моет полы.

— Или унитазы… А сам Андрей кем сейчас работает?

— Пластинки продает в магазине. Спроси Сашку, это он с Андреем разговаривал, а мне пересказал самые яркие моменты.

— Ну и какие моменты был самые яркие?

— Три момента, на мой взгляд. А ты точно хочешь про них услышать?

— Конечно. Должен же я знать, как живет мой сын!

— Во-первых, он… как бы это сказать… аскает… То есть, деньги клянчит у прохожих на выпивку.

— Мой сын клянчит деньги у прохожих?!

— Для хиппи и панков это нормально.

— Нормально… —процедил Панов.

— Может тебе больше ничего не рассказывать? —тревожно спросил Федор.

— Нет уж, давай, я выпью эту чашу до дна!

— Напротив «Сайгона» есть столовая, которая называется«Гастрит». Он там ест ништяки. То есть объедки, которые не доели другие.

Панов побледнел.

— Зачем ты говоришь такие вещи…при еде!

— Водички попей, —сочувственно сказал Федор.

Панов залпом выпил вино и комок в горле вроде бы исчез.

— Значит, он ест объедки, а потом идет пить кофе в «Сайгон», где люди делятся на два сорта?

— Да.

— З-забавно! Он противоречия не улавливает? — сказал сквозь зубы Панов.

— Не знаю. Наверно, нет.

— А надо бы! Он мальчик образованный, много книг в детстве прочёл.

Панов поискал глазами официанта и подозвал к себе.

—Дайте счет, — попросил он.

Больше к еде он не притронулся.
Официант принес счет, Панов расплатился и они пошли на парковку.
Федор сел в машину, пристегнулся и вопросительно поглядел на брата.
Валерий неподвижно сидел на водительском месте.

— Я не могу вести машину, — сказал он. —Меня подташнивает.

— Посиди, я тебя не тороплю. Открой дверь. На воздухе пройдёт…

— Как вспомню ништяки…

— А ты не вспоминай! Расскажи мне лучше о балете. Что нового?

Балетная терапия возымела своё действие и спустя какое-то время они приехали домой.

Дома Панов практически с порога поставил кассету с концертом в магнитофон.

— Наконец вырвать хочу, — объяснил он.

Они приготовился слушать треск и сквозь него музыку, но запись против ожидания была хорошей.

— Первая наша песня из альбома «Надристать», — отчетливо произнес Андрей.

— «Надристать!»…Боже мой и это человек, который с детства слушал классическую музыку!..

Тут послышался чей-то голос: «Эй, Свинья, убери-ка своё хозяйство!»

—То есть как «хозяйство»? —поразился Панов. —То самое «хозяйство», которое из тех букв?

— Сашка сказал, что это у него фирменное: показывать на концертах голую задницу или своё мужское достоинство.

Панов зло засмеялся.

—Мол, я вас всех вертел на этом самом органе? Правильно! Какого черта они вообще ходят на его концерты! Он поёт, время теряет, а в столовых пропадают ништяки!

Между тем Свин покрыл говорящего страшным матом.

— Слушай, —с изумлением сказал Панов-старший. —Да он же пьян!

— Да, я пьян, —вызывающим тоном и очень в тему сказал Панов-младший, — Я Свинья и я пьян…

— Почему он Свинья, не знаешь?

— Потому что он…пил свою мочу. Ему нравилась девушка. Он на её глазах пописал в свой бокал и его выпил. Так он завоевывал сердце девушки, —сказал Федор извиняющимся тоном.

—Понятно, —сказал Панов с отвращением, — есть что-нибудь ещё, чего я не знаю?

— Очень не аппетитно…

— Говори! Хуже не станет.

— Станет, — убежденно сказал Федор. —Как-то раз он присел во дворе за мусорным баком по большому. А было это не в первый раз. Соседи вызвали милицию. Милиционер приехал и потребовал убрать безобразие. Андрей сгреб кучу горстями и пошел к нему со своим дерьмом в протянутых руках.

— А своё дерьмо он есть не пробовал? —саркастически сказал Панов-старший.

— Сашка сказал, что пробовал… и не один раз…

Панов поспешил в туалет и там его наконец вырвало.

— Полегче тебе? —сочувственно сказал Федор.

— Гадость какая! Надо срочно звонить Лии!

— Как? Ты же знаешь, что все телефонные звонки прослушиваются.

— Она же бывает за границей вместе со своими фигуристами.

— Ты хочешь с ней встретиться?! Ты забыл, что ты предатель Родины и с тобой встречаться нельзя?

— Но должен же я как-то поговорить с ней о сыне. В конце концов, он мой сын тоже, я честно платил ей
алименты и имею право… Это всё отвратительно. Эти аски, ништяки… и вот это всё!..

— Думаешь, она будет говорить с ним? О чём?

— Но все-таки что-то надо делать!..

— Что конкретно? Ты женился на Лии в 18 лет. Что тебе сказала мама? И что ты ей ответил?

— Завтра придут журналисты. Черт бы их подрал, вечно они что-то вынюхивают, наверняка будет
спрашивать об Андрее… Что я им скажу?

— Мне что, учить тебя гешефту? Скажи, что ты всю жизнь стремился к свободе.

— Причем тут это? И «прыжок к свободе» уже был у Нуреева!

— То был спонтанный прыжок, а это длительное сознательное стремление. Оно более ценно. Ты в глубине души всегда был диссидентом.А сын пошёл в тебя и борется с системой изнутри. Он настоящая звезда авангардного рок движения.

— Звезда! Он настоящий неудачник, ему осталось только пролюбить свою красивую внешность.
Но это вопрос времени, если он будет постоянно пить!
Вот говорила мне мама: не надо жениться на Лии! Тогда бы у меня не было этой проблемы— Андрея!

— Ты с ума сошёл, что ты такое говоришь! —ужаснулся Федор. — Сплюнь немедленно! Ты его сглазишь!

—Его сглазить уже невозможно, его уже кто-то сглазил! Надо было все-таки отдать его в Вагановское. Данных у него особых не было, зато там дисциплина круче, чем в военном училище. Когда голова полностью забита балетом, «надристать» уже не получается.

— Не заостряй внимания на Андрее, лучше расскажи про твоего с Галей сына.

— Мати? Он маленький. Что про него можно сказать?

— Да всё что угодно! Что у него уже сейчас красивейшие ноги на всём белом свете и он будет выдающимся балетным танцовщиком, когда вырастет.

— Бред! Кто может сейчас знать, чем потом будет заниматься Мати?

— Зато это полностью устроит журналистов.

Валерий посмотрел на двоюродного брата страдальческим взглядом.

— Мне что-то нехорошо. Сердце болит. А ведь раньше я никогда не чувствовал сердце, даже не знал в какой стороне оно находится. Какая все-таки сволочь Андрей, так меня довести!
Может останешься сегодня у меня ночевать? А то Галя на гастролях, дома никого нет… Хоть скорую
вызовешь, если что… Тебе же завтра никуда не надо?

— Нет, не надо, —подтвердил Федор, — конечно, останусь.

Федор сочувствовал Валерию. Ему чертовски не повезло с сыном. Было бы ужасно, если бы его Сашка заинтересовался роком. Но слава богу, рок Сашку не интересует.
На данный момент его интересует исключительно работа. Он собирается выучить немецкий и подтвердить диплом. Специальность у него чрезвычайно востребованная: «Утилизация отходов».Не зря он все детство бродил по помойкам.Как они его ругали!....
А Андрюша наоборот был золотым мальчиком, послушным, уступчивым. Да видно в любом тихом омуте черти водятся…

— Балетами не замучаешь?

Панов повеселел.

— Конечно, замучаю! Не бойся, только отрывками.

— Только не надо Нуреева! Я не хочу Нуреева! Я не к Нурееву в гости приехал.

— Только для сравнения!

— И сравнивать не хочу! Всё равно ты самый лучший!

— Спасибо за комплимент! — благодарно сказал Панов.

Все-таки умеет Федор сказать приятное тогда, когда очень-очень надо!...
Федор хитро улыбнулся.

—Это не комплимент, а моё твердое убеждение!

Они целую ночь смотрели отрывки из балетов и легли спать только под утро.

О роке больше не было сказано ни одного слова. Потому что зачем вспоминать о таком совершенно бессодержательном и бесперспективном деле как русский рок, которым занимаются одни неудачники?


Часть третья или рассуждение автора о фанфиках


Весь мир фанфик и люди в нем герои.


Когда-нибудь напишут большое исследование на тему «Почему пишутся фанфики». Может даже будет курс
в гуманитарных институтах, называемый «фанфиковедение». И студенты будут сдавать по нему зачёт.
Мне кажется, уже сейчас на эту тему можно смело писать монографию.

На такие подвиги я не способна, но пользуюсь случаем обобщить кое-какие знания из своего личного опыта.

Так вот, с моей точки зрения, фанфикшен держится на трех слонах и одной черепахе.

Первый слон зовётся «не устраивающий конец». Причем большинство фанфикеров не устраивает именно счастливый конец и они не дрогнувшей рукой убивают персонажей, который благодаря прихоти автора случайно остались в живых.
Но некоторых милосердных людей, наоборот, не устраивает, что понравившийся им герой в конце погибает.

Было два случая, которые прекрасно это иллюстрировали.

Как-то раз на генеральную репетицию «Лебединого озера» в Кировский театр пожаловала сама министр культуры Фурцева Екатерина Алексеевна. Гибель главного героя настолько её задела, что она отказалась
принимать спектакль. Ей долго объясняли, что Зигфрид, как не крути, клятвопреступник, он предал Одетту
и должен понести за это наказание. Фурцева головой кивала, но настаивала, что всё равно конец должен быть хорошим и в другом виде она спектакль не примет. И, разумеется, своего добилась.

Нуреев, наоборот, к чертовой матери убил Зигфрида, чтобы его, то есть Зигфрида, было жалко, а заодно красиво продемонстрировал смерь в пучине, которая поглотила его, но далеко не в один момент! В общем (по Нурееву) все умерли.

Второй из слонов, на которых покоится фанфикшен, это персонажи, которые любят не тех, кого надо фанфикеру.
Тут разнообразие вариантов зашкаливает.
Возьмем, к примеру, то же самое «Лебединое озеро», раз мы с него начали.
В этом балете всего девять персонажей, но их можно тасовать в произвольном порядке как захочется.

Вот, например, Одетта любит Зигфрида. Но это канон и банально.
Одетта должна любить Ротбарта и тогда выходит, что Зигфрид мешает их семейной идиллии.
Считается, что Одетта живет на озере как птичка в клетке, но, как известно, «когда в клетке двое, это уже не
клетка, а гнездо!».Тем более, что оба птицы и в то же время люди и умеют превращаться. А тут ходит какой-то…превращаться не умеет, а на что-то претендует.
И Ротбарт подсовывает Зигфриду Одиллию, чтоб тот наконец отвязался от них. Зигфрид действительно на неё клюет, женится и вместе с ней живет долго и счастливо. А Одетта счастлива с Ротбартом.
Так что «Лебединое озеро» может засиять таким светом, что любители балета враз рискуют ослепнуть.
Но в конце концов не фанфикеру же по этой идее балет ставить!...

С другой стороны балетоманы уже съели мужчин-лебедей (вот это поворот!) и ничего с ними не стало, никто не покончил самоубийством. По крайней мере, я о таких случаях никогда не слышала.
А творец, поставивший фанфик о лебедях-мужчинах, получил титул сэра и кучу вкусных плюшек в виде всяких престижных премий.

Кроссовер: частный случай второго слона.

Допустим, вам нравится Нуреев Рудольф Хаметович. Все пишут про его великую любовь с Эриком Бруном, но конкретно вам хочется что-нибудь оригинальное. Ваше право. Кого бы выбрать?
А кого угодно, благо список длинный. Был, например, у него любовник, который не удержался в его свите и двух месяцев. Звали его Хирам Келлер, был он звездой «Сатирикона Феллини», забубенной порнухи, которую почему-то принято называть арт хаусом.

Всё, кроссовер готов. А дальше уже зависит от фантазии автора. Можно вообще сделать Нуреева попаданцем. Пришёл человек на съемки фильма посмотреть на своего ненаглядного красавца, а угодил прямиком в Рим времён Нерона. Я думаю, ему бы там очень понравилось! А может и нет. Там про балет ничего не знали. Продали бы его в рабство, а деньги пропили. Там люди простые были.

Следующий слон носит имя AU. Это фанфик, в котором от героев остаются одни имена. Можно сделать, например, Зигфрида военным летчиком, а Одетту медсестрой в госпитале, куда он попадает в качестве пациента. Соответственно Ротбарт будет ведущим хирургом, который пристает к хорошенькой мед сестричке, а Одиллия его ревнивой коварной женой. Именно она преследует несчастную Одетту… Шут пусть будет Веселым пациентом, Учитель принца будет Грустным пациентом. Имена героев замануха, без них про роман военного летчика с медсестрой может никто бы и читать бы не стал.

Казалось бы, от AU до ориджинала рукой подать. Это совсем не так. Ориджинал совершенно отдельный жанр. Он и есть та самая черепаха, на которой стоят все остальные слоны.

Фильм «Лето» Кирилла Серебренникова по всем признакам принадлежит к коллизиям, характерным для
второго слона. В жизни герои как-то существовали без любовного треугольника, но Серебренников исправил это упущение. И, как честный фанфикер, выбрал в качестве универсального оправдания вариант «Я так вижу!».
Что касается прямой линии из пункта Ц в пункт М, то на неё Кирилл Серебренников не решился (жалко, я бы с удовольствием посмотрела бы на реакцию благодарных зрителей!). Зато это с успехом сделали фанфикеры. Но фанфикеры что-то типа городских сумасшедших, на них ведь не обижаются, верно?

И слэш очень нравится читателям, грех его не использовать. Даже если со слешем очень сильно бороться и запрещать, он все равно не перестанет нравиться. Се ля ви. Такова жизнь.

Но на мой взгляд, слэш в фанфике всё-таки заслужить надо.
Вот Рудольф Нуреев полностью его заслужил. Он имел любовников больше, чем я съела котлет.
Совершено этого не стеснялся, напротив очень этим гордился.
Джон Ленон целовался на сцене с полуголым Элтоном Джоном. Ну и пусть не обижается, хотя из того места, где он сейчас пребывает, обижаться довольно затруднительно.
Бывают группы, которые поют такие двусмысленности, что просто диву даешься, как такое можно
произносить на публике. Поделом им, пусть не провоцируют поклонников на написание фанфиков.
А Майк и Цой всякими непристойностями не занимались, предпочитая воздействовать на слушателей
традиционными методами.Так что в моём понимании слэш между ними исключается.

И кроме того, я отношусь к Виктору Цою с большим пиететом. Мне, как автору, сильно мешает «Киномания». Она меня напрягает. Причем по непонятной причине. Я же не думаю, что какой- нибудь ярый поклонник Цоя подкараулит меня и будет тыкать в меня острым железным предметом.

А вот «Рудимания» совсем мне не мешает! Может быть потому, что она проходила исключительно на
Западе?Ну нет в России "Стен Нуреева"! И не будет. Стало быть, писать о нём можно всё, что угодно.

Но должно быть ещё что-то, после чего захочется написать фанфик. И это что-то очень-очень должно заинтересовать. А интерес невозможно симулировать. Он либо есть, либо его нет совсем.
Поэтому именно Панк и в особенности его прототип Андрей Свин Панов так заинтриговал меня.
И пока я размышляла, каким образом протест Свина против общества принял такие причудливые формы, что даже немало повидавшие в жизни его знакомые этого протеста пугались, на сцену вальяжно вышел Панов-старший и многое стало ясно. Потому что состязаться с таким папой в вольнодумных актах было трудно и даже практически невозможно. Но сын отважно преодолел задранную планку.

И было ещё одно, что было странно и поразило меня с первого же взгляда.
Удивительным образом отец и сын повторили судьбу друг друга, несмотря на то, что Панов-старший здравствует и поныне, а Панов-младший скончался от перитонита в возрасте 38 лет, и для одного делом жизни стал балет, а для другого рок.
Так вот: и первый и второй оказались на вторых ролях. Панова-старшего полностью затмили другие балетные невозвращенцы: Нуреев, Барышников, Годунов и Макарова.
Нет, деньги за свои выступления он, конечно, поимел и немалые, сам балеты ставил, даже создал в Израиле свою балетную труппу «Театр-балет Панов Ашдод».И документальный фильм о нём сделали.
Но при всем при этом, он остается неизвестным нынешней широкой публике. Проще говоря, забытым. Смотрят зрители балетные фильмы времён СССР с его участием и говорят: «Какие очаровательные в своей старомодности фильмы!», а когда-то гремевшее имя «Валерий Панов» им ничего не говорит.

Свин же вел себя настолько необычно, что «Автоматические удовлетворители» и в лучшие свои годы имели ограниченный успех. И он остался лишним на празднике жизни, даже близко не повторив успеха
«Кино» и «Зоопарка».Про Панова-младшего тоже сделали документальный фильм «Нате!»
И тоже не в коня корм. Свина помнят только те музыканты, которые когда-то имели с ним дело и немногочисленные поклонники. Причем количество их постоянно уменьшается, поскольку все они уже
пожилые люди. Помнящих Свина почти не осталось. Так что фильм «Лето» напомнил о нём, когда его самого почти полностью поглотили воды Леты.

На этом моё слово о фанфиках вообще и о моём в частности закончено. Надеюсь, я внесла свою скромную лепту в грядущее фундаментальное исследование.

Но в истории, посвященной музыке, обязательно должен быть последний завершающий аккорд (в балете он не обязателен, там просто закрывают занавес и всё).

В этом повествовании его поставила немецкая панк группа «Die Ärzte», о которой Панов-младший ничего не слышал, потому, что интересовался исключительно англоязычными группами, а Панов-старший тоже ничего не слышал, потому что никогда не интересовался роком.

Она называется«Rebell» («Бунтарь»). Поскольку Свин является главным героем этой истории, так пусть фанфик и закончится песней о протесте и именно таком протесте, каким его понимал и воплощал в жизнь Свин.

Я против, потому что ты за
Я против, я не такой, как ты
Я против, всё равно о чём идёт речь
Я против, потому что ты ничего в этом не понимаешь
Я против, говорю это ещё раз
Я против, а почему абсолютно всё равно
Я против, даже если это тебе не по вкусу
Я называю это свободой, ты называешь это отсутствием уважения

Пожалуйста, прими моё поведение как знак неприятия

С которым я смотрю на тебя.

Пожалуйста, прими моё поведение как знак неприятия

С которым я смотрю на тебя.

Я не дурак, даже когда ты с удовольствием меня им делаешь
Я не ленивый, у меня просто нет желания
Я не уродливый, я просто выгляжу по-другому, чем ты
Ты проиграл, ты только этого не признаешь.
Я не глухой, тебе не надо так кричать
Я не слепой, я просто этого не вижу
Я не немой, я просто не открываю рта
Что я должен сказать? У меня нет причин говорить.



Пожалуйста, прими моё поведение как знак непринятия

С которым я смотрю на тебя.

Пожалуйста, прими моё поведение как знак непринятия

С которым я смотрю на тебя.

И пока ты этим занимаешься
Учти также и мою внешность
Как на символ не отождествления с твоими ценностями

Никто, никто, никто не имеет права приказывать мне,
что я должен делать
Действительно никто, просто никто
Это абсолютно моё свободное решение

Я не бедный, у меня есть то, что мне нравится
Я не завидую тебе или твоим деньгам
Добро пожаловать в моё резюме
Я совершенно спокоен, почему ты так расстраиваешься?
Если ты сойдёшь с ума и снова меня ударишь
Ты этим сам признаешь себя во всем виноватым
Мне жаль тебя, гнев делает тебя слепым
Ты проиграл, я больше не твой ребенок!

Никто, никто, никто не имеет права приказывать мне,
что я должен делать
Действительно никто, просто никто.
Это абсолютно моё свободное решение, какое мне иметь мнение
или одежду или внутренний и внешний облик!


Конец

@темы: Рок, фанфик

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра