arvenever напомнила:
Лирика вагантов — бродячих студентов.
Они из одного университета в другой бродили.
То тут , то там обучались...
В средние века и сами университеты были бродячие.
Пока там у них все устаканилось...
Поэзия вагантов воспевала всякие плотские радости.
Их послушать— они только по кабакам сидели и к девкам ходили.
Как они сдавали свои экзамены? Загадка!
И песни у них какие- то современные
А может , с 14 века ни черта не изменилось...
КАБАЦКОЕ ЖИТЬЕ
Хорошо сидеть в трактире.
А во всем остатнем мире –
скука, злоба и нужда.
Нам такая жизнь чужда.
Задают вопрос иные:
«Чем вам нравятся пивные?»
Что ж! О пользе кабаков
расскажу без дураков.
Собрались в трактире гости.
Этот пьет, тот – жарит в кости.
Этот – глянь – продулся в пух,
у того – кошель разбух.
Всё зависит от удачи!
Как же может быть иначе?!
Потому что нет средь нас
лихоимцев и пролаз.
Ах, ни капельки, поверьте,
нам не выпить после смерти,
и звучит наш первый тост:
«Эй! Хватай-ка жизнь за хвост!..»
Тост второй: «На этом свете
все народы – божьи дети.
Кто живет, тот должен жить,
крепко с братьями дружить.
Бахус учит неизменно:
«Пьяным – море по колено!»
И звучит в кабацком хоре
третий тост: «За тех, кто в море!»
Раздается тост четвертый:
«Постных трезвенников – к черту!»
Раздается пятый клич:
«Честных пьяниц возвеличь!»
Клич шестой: «За тех, кто зелье
предпочел сиденью в келье
и сбежал от упырей
из святых монастырей!»
«Слава добрым пивоварам,
раздающим пиво даром!» –
всею дружною семьей
мы горланим тост седьмой.
Пьет народ мужской и женский,
городской и деревенский,
пьют глупцы и мудрецы,
пьют транжиры и скупцы,
пьют скопцы и пьют гуляки,
миротворцы и вояки,
бедняки и богачи,
пациенты и врачи.
Пьют бродяги, пьют вельможи,
люди всех оттенков кожи,
слуги пьют и господа,
села пьют и города.
Пьет безусый, пьет усатый,
лысый пьет и волосатый,
пьет студент, и пьет декан,
карлик пьет и великан!
Пьет монахиня и шлюха,
пьет столетняя старуха,
пьет столетний старый дед, –
словом, пьет весь белый свет!
Всё пропьем мы без остатка.
Горек хмель, а пьется сладко.
Сладко горькое питье!
Горько постное житье...
читать дальше
РАЗДОР МЕЖДУ ЧТЕНИЕМ КНИГ И ЛЮБОВЬЮ
Преуспев в учении,
я, посредством книг,
в беспрестанном чтении
мудрости достиг.
Но, сие учение
в муках одолев,
я познал влечение
к ласкам жарких дев.
И, забросив чтение,
тешу плоть свою:
нынче предпочтение
девам отдаю.
Да... И тем не менее
(хоть в любви везет)
тайный червь сомнения
сердце мне грызет.
Что мне, – по течению
безрассудно плыть
иль, вернувшись к чтению,
гением прослыть?
Ну, а развлечения
бросив целиком,
можно стать из гения
круглым дураком!
«Только через чтение
к счастью путь лежит!» –
в крайнем огорчении
разум мой брюзжит.
«Быть рабом учения
глупо чересчур», –
не без огорчения
шепчет мне Амур.
«Слышишь! Прочь смущения!
Розы жизни рви!
Радость ощущения –
в воле и в любви...»
В дивном озарении
начертал господь,
чтоб сошлись в борении
разум, дух и плоть.
"Я С ТОБОЙ, ТЫ СО МНОЙ..."
Я с тобой, ты со мной
жизнью станем жить одной.
Заперта в моем ты сердце,
потерял я ключ от дверцы,
так что помни: хошь не хошь,
а на волю не уйдешь!
РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ПЕСНЯ ШКОЛЯРОВ СВОЕМУ УЧИТЕЛЮ
Муж, в науках преуспевший,
безраздельно овладевший
высшей мудростью веков,
силой знания волшебный, –
восприми сей гимн хвалебный
от своих учеников!
Средь жрецов науки славных
нет тебе на свете равных,
наш возлюбленный декан!
Ты могуч и благороден,
сердцем чист, душой свободен,
гордой мыслью – великан!
Всех искусней в красноречье,
обрати свою к нам речь и
наш рассудок просвети!
Помоги благим советом
цели нам достичь на этом
нами избранном пути.
Снова близится полночный
час, как девой непорочной
был господень сын рожден,
смерть и муку победивший,
в злобном мире утвердивший
милосердия закон.
Так пускай горит над всеми
свет, зажженный в Вифлееме,
под один скликая кров
из мирского океана
многомудрого декана
и беспутных школяров!
ПРОКЛЯТИЕ
Шляпу стибрил у меня
жулик и притвора.
Всеблагие небеса,
покарайте вора!
Пусть мерзавца загрызет
псов бродячих свора!
Пусть злодей не избежит
божья приговора!
Да познает негодяй
вкус кнута и плетки,
чтобы грудь и спину жгло
пламенем чесотки!
Пусть он мается в жару,
чахнет от чахотки.
Да изжарит подлеца
черт на сковородке!
Пусть он бродит по земле
смертника понурей,
пусть расплата на него
грянет снежной бурей!
Пусть в ушах его гремит
жуткий хохот фурий.
Пусть его не защитит
даже сам Меркурий!
Пусть спалит господень гнев
дом его пожаром,
пусть его сразит судьба
молнии ударом!
Стань отныне для него
каждый сон кошмаром,
чтобы знал, что воровство
не проходит даром!
Сделай, господи, чтоб он
полным истуканом
на экзамене предстал
пред самим деканом.
Положи, господь, предел
кражам окаянным
и, пожалуйста, не верь
клятвам покаянным!
Из -за шляпы человек прямо убивается.
А что было бы, если бы у него обувь сперли?
ПРОТИВ СИМОНИИ
Глас услышите вы ныне
вопиющего в пустыне.
Бог того, кто согрешил,
милосердия лишил.
Скоро гром над всеми грянет,
мир продажный в пропасть канет,
божий гнев замкнет уста
осквернителей Христа!
Посмотрите: в самом деле
честь и совесть оскудели,
правда спит, убит закон,
превратился храм в притон.
Да, не выразить словами,
что творится в божьем храме,
где святейшие ханжи
совершают грабежи.
От аббата до прелата
духовенство алчет злата,
под прикрытием сутан
обирая христиан.
Дни ужасные настали.
Розы терниями стали,
вера в господа мертва
из-за Симона, волхва.
Симон, Симон, волхв презренный,
обесчестив сан священный,
всюду свой справляет пир,
развратив, испортив клир.
Ныне поп в любом приходе
бредит только о доходе.
Загляните в каждый храм:
Симон тут и Симон там.
Тех, с кого он получает,
он особо отличает:
сунешь в лапу – вверх пойдешь,
а не сунешь – пропадешь!
Всё на свете продается,
всяк разврату предается.
Стать святым желает вор?
Сунь! – и кончен разговор!
Ошалевши от богатства,
Симон хапает аббатства
и дружкам своим – смотри! –
раздает монастыри.
О, небесная царица!
Как понять, что здесь творится?!
Неужель навек подпасть
нам под Симонову власть?
Нет! Такого быть не может!
Добрым людям бог поможет.
Ниспослать давно пора
к нам апостола Петра.
Он злодея в ад низринет,
и – глядишь – вся шайка сгинет,
чтобы снова расцвела
жизнь, спасенная от зла.
Аминь!
"ЛОЖЬ И ЗЛОБА МИРОМ ПРАВЯТ..."
Ложь и злоба миром правят.
Совесть душат, правду травят,
мертв закон, убита честь,
непотребных дел не счесть.
Заперты, закрыты двери
доброте, любви и вере.
Мудрость учит в наши дни:
укради и обмани!
Друг в беде бросает друга,
на супруга врет супруга,
и торгует братом брат.
Вот какой царит разврат!
«Выдь-ка, милый, на дорожку,
я тебе подставлю ножку», –
ухмыляется ханжа,
нож за пазухой держа.
Что за времечко такое!
Ни порядка, ни покоя,
и господень сын у нас
вновь распят, – в который раз!
ИСПОВЕДЬ АРХИПИИТА КЁЛЬНСКОГО
С чувством жгучего стыда
я, чей грех безмерен,
покаяние свое
огласить намерен.
Был я молод, был я глуп,
был я легковерен,
в наслаждениях мирских
часто неумерен.
Человеку нужен дом,
словно камень, прочный,
а меня судьба несла,
что ручей проточный,
влек меня бродяжий дух,
вольный дух порочный,
гнал, как гонит ураган
листик одиночный.
Как без кормчего ладья
в море ошалелом,
я мотался день-деньской
по земным пределам.
Что б сидеть мне взаперти?
Что б заняться делом?
Нет! К трактирщикам бегу
или к виноделам.
Я унылую тоску
ненавидел сроду,
но зато предпочитал
радость и свободу
и Венере был готов
жизнь отдать в угоду,
потому что для меня
девки – слаще меду!
Не хотел я с юных дней
маяться в заботе –
для спасения души,
позабыв о плоти.
Закружившись во хмелю,
как в водовороте,
я вещал, что в небесах
благ не обретете!
О, как злились на меня
жирные прелаты,
те, что постникам сулят
райские палаты.
Только в чем, скажите, в чем
люди виноваты,
если пламенем любви
их сердца объяты?!
Разве можно в кандалы
заковать природу?
Разве можно превратить
юношу в колоду?
Разве кутаются в плащ
в теплую погоду?
Разве может пить школяр
не вино, а воду?!
Ах, когда б я в Кёльне был
не архипиитом,
а Тезеевым сынком –
скромным Ипполитом,
все равно бы я примкнул
к здешним волокитам,
отличаясь от других
волчьим аппетитом.
За картежною игрой
провожу я ночки
и встаю из-за стола,
скажем, без сорочки.
Все продуто до гроша!
Пусто в кошелечке.
Но в душе моей звенят
золотые строчки.
Эти песни мне всего
на земле дороже:
то бросает в жар от них,
то – озноб по коже.
Пусть в харчевне я помру,
но на смертном ложе
над поэтом-школяром
смилуйся, о боже!
Существуют на земле
всякие поэты:
те залезли, что кроты,
в норы-кабинеты.
Как убийственно скучны
их стихи-обеты,
их молитвы, что огнем
чувства не согреты.
Этим книжникам претят
ярость поединка,
гомон уличной толпы,
гул и гогот рынка;
жизнь для этих мудрецов
узкая тропинка,
и таится в их стихах
пресная начинка.
Не содержат их стихи
драгоценной соли:
нет в них света и тепла,
радости и боли...
Сидя в кресле, на заду
натирать мозоли?!
О, избавь меня, господь,
от подобной роли!
Для меня стихи – вино!
Пью единым духом!
Я бездарен, как чурбан,
если в глотке сухо.
Не могу я сочинять
на пустое брюхо.
Но Овидием себе
я кажусь под мухой.
Эх, друзья мои, друзья!
Ведь под этим небом
жив на свете человек
не единым хлебом.
Значит, выпьем, вопреки
лицемерным требам,
в дружбе с песней и вином,
с Бахусом и Фебом...
Надо исповедь сию
завершать, пожалуй.
Милосердие свое
мне, господь, пожалуй.
Всемогущий, не отринь
просьбы запоздалой!
Снисходительность яви,
добротой побалуй.
Отпусти грехи, отец,
блудному сыночку.
Не спеши его казнить
дай ему отсрочку.
Но прерви его стихов
длинную цепочку,
ведь иначе он никак
не поставит точку.